Иго любви

Один раз он приехал поздно и неожиданно с какого-то заседания. Он застал ее опять в слезах. Это становилось хроническим.

На все расспросы она отвечала только: «Тоска…»

Она лежала на кушетке, он сидел рядом в кресле, пожимая ее инертную руку. Вдруг она сказала:

— Старость идет, Павел Петрович. Никуда от нее не спрячешься.

Она всегда наедине звала его Павлушей. И это имя казалось ему таким задушевным! Так тепло звучало оно в ее устах! Павел Петровичона говорила только на людях и когда сердилась. Теперь наряду с такими печальными мыслями и настроениями это «Павел Петрович» прозвучало как-то зловеще.

И он не засмеялся. Не стал ни вышучивать ее, ни утешать. Ах, ему так знаком был этот ужас перед Неизбежностью!

Но отчего она не сказала, как когда-то в былые годы, с дивной верой любящих, с вызовом судьбе:

«Чего же нам бояться?.. Ведь мы состаримся вместе…»

Погожий зимний день. Снег еще тверд и чист, но в воздухе веет весной. Небо все разгорелось, и солнце, уйдя на покой, бросило алые улыбки верхушкам пирамидальных тополей. Весь горит золотой купол собора, и пламенеют стекла далеких домов на горе. А внизу, на бульваре, уже темнеет.

Прошли кондитерскую. Но Феди нет. И печально глядят на этот раз всегда смеющиеся темные глаза.

Поля кашляет еще значительнее и чему-то загадочно улыбается.

Когда они подходят к дому, пара вороных рысаков храпит у подъезда. Бравый полицмейстер в николаевской шинели выходит на крыльцо и садится в сани. В сумерках он не видит Верочку.

«Пошел!..» — раздается его зычный голос. Лошади берут сразу. За ним скачет верховой. Веет белый султан каски. «Па-ади!..» — орет кучер. И все, что было на улице — сани, дрожки, прохожие, — шарахается в сторону, давая дорогу грозе города.

В гостиной пахнет табаком. Зажжены все канделябры и бра на стене. Надежда Васильевна взволнованно ходит по комнате. Глаза у нее заплаканы. Она часто пьет воду.

— Наконец! — говорит она драматическим голосом, увидав на пороге изумленную Верочку. — Поди, поди сюда!.. Стань на колени!

Сама она садится в кресло и начинает плакать.

«Что такое? Случилось какое-то несчастье…» — думает Верочка и, путаясь в своем салопе, опускается на колени.

— Бог внял моим молитвам, — торжественно говорит Надежда Васильевна. — Сейчас у меня был полицмейстер Спримон. Он просил у меня твоей руки… для Феди.

С легким криком Верочка падает головкой в голубом капоре на колени матери и прячет в них лицо… Еще секунда, и плечи ее дрожат от рыданий. Боже мой, Боже!.. Как жестоко разбились ее грезы!

Надежда Васильевна поражена. Разве он не нравится Вере? Разве они не встречались почти каждый день на бульваре? Разве не танцевали они по целым вечерам?.. Весь город говорит об этом романе. Федя — единственный сын у Спримона. Он мог бы взять за себя богатейшую купчиху или дочь помещика. Он даже приданого не просит… Спримон сам богат (нажился за эти десять лет). Чего еще ей надо?

— Я не хочу замуж, мамочка!

Надежда Васильевна темнеет от гнева. Что за глупая девочка!.. Вечно капризы… Но она мягко берет Верочку за подбородок.

— Завтра надо дать Спримону ответ. Ну, ну… полно плакать!.. Поблагодари Бога за такое счастье!

— Я не хочу, мамочка!.. Я не хочу! — рыдает Верочка. — Пустите меня в монастырь!

Мать гневно отталкивает ее и встает.

В полночь она возвращается из театра, полная тревоги. Аннушка встречает ее в передней вся в слезах.

— В жару наш ангелочек… Вся разметалась… Головки не подымет.

В этот день, как вспомнила потом Поля, уже с утра у Верочки болела голова, и был насморк. Но она непременно хотела идти гулять. Ходили они дольше обыкновенного… «Все Феденьку, видно, поджидали…» А морозу было десять градусов, да еще ветерок «знойкий»… Вот и прознобило.

В результате воспаление легких.

Верочка на краю могилы. Надежда Васильевна плачет, не осушая глаз, и десять дней не показывается в театре. Болезнь избавила Верочку от дальнейших разочарований. Боясь нервного потрясения, напуганная докторами, Надежда Васильевна не заикается о сватовстве.

Когда Верочке разрешают подняться, на дворе уже весна. Дует резкий ветер. Звонят унылые колокола. Артистка и Поля говеют. В углу умирают роскошные цветы, которые Федя присылает невесте. Ведь он еще не получил отказа. Он надеется.

Прекрасные бонбоньерки из алого атласа стоят у постели Верочки. Каждый день рысаки полицмейстера останавливаются у подъезда, и из гостиной доносятся хриплый голос и ненавистный Верочке раскатистый хохот толстого Спримона. И каждый день бледный Федя стоит под заветным окном с глазами, полными слез.

Но Верочка не подходит.

На Страстной она говеет. Мать и Аннушка возят ее в карете в церковь, ставят ее в теплом, укромном уголку за колоннами. Все службы она сидит на стуле, бледная, почти призрачная, горячо молясь одними глазами.

Часто она горько плачет, не замечая восхищения и любопытства окружающих ее чужих людей. Она не видит Феди, который, спрятавшись в толпе, следит за нею печальными глазами.