Иго любви

Когда кончался спектакль, Надежда Васильевна возвращалась в гостиницу, опираясь на руку Хлудова. Она часто отказывалась ужинать в компании и предпочитала сидеть вдвоем в маленьком садике с пыльными кустами отцветшей сирени, скрывавшими сад от улицы. Она жила только для этих коротких мгновений досуга. Весь день был занят репетициями и спектаклями. Субботы и кануна праздника они оба страстно ждали. В эти вечера они уходили вдвоем в городской сад. Они молчали, но не замечали молчания. Души их пели старую, но вечно кажущуюся чудом песнь любви. И оба внимали этим звукам благоговейно, с трепетом и печалью, неизменной спутницей страсти.

Они обменивались взглядом, пожатием руки, беглым прикосновением, от которого обоих кидало в дрожь. Они ни разу не поцеловались, но губы их горели, и все напряженное тело было полно мучительного томления. Они оба были отравлены обессиливающим сладким ядом желания.

У дверей ее номера он почтительно прощался с нею, целовал ее руку, и губы его жгли ее кожу.

Его пламенные глаза всю ее обнимали, всю ее покрывали поцелуями. А она смотрела на него из-под полузакрытых век, полуоткрыв губы, изнемогая от желания, отдаваясь ему и застывшей, страдальческой улыбкой, и покорным взглядом, и безвольным жестом брошенных и холодных рук, которых не могли согреть его горячие пожатия, его страстные поцелуи, действовавшие на нее так болезненно…

Из-за двери, бессильно прислонясь к косяку, она слушала его шаги, замиравшие в коридоре, шаги медленные, нерешительные, задумчивые, как весь он… И ей безумно хотелось распахнуть дверь, вернуть его, кинуться ему на грудь в самозабвении, слиться с ним всеми точками напряженного тела, всеми изгибами замученной души… Чего он ждет? Зачем медлит? Ведь жизнь бежит… неповторяемая жизнь! Разве он не видит, что она, как раба, ждет его знака, что она вся его — каждой каплей своей крови?

Как часто, заломив руки, она падала в подушки и плакала исступленно, и готова была кричать в голос от нестерпимой муки своей неутоленной страсти!.. В эти ночи она засыпала только под утро. А вставала больная, вялая, разбитая, постаревшая. Глаза, окруженные синей тенью, меркли. Двусмысленно улыбались актрисы и актеры, видя ее на репетиции, и переводили взгляды на серьезное лицо Хлудова. Никто не подозревал истины.

— Вы больны? — тревожно спрашивал он Надежду Васильевну.

О, какой нежностью светился его взгляд! Какой любовью был пронизан звук его голоса! Она кротко улыбалась ему и спешила успокоить. Чистый, наивный юноша, он был так далек от правды. Тем лучше!.. Ни за какие блага в мире теперь, когда перегорел ее порыв, не призналась бы она ему в своем безумии.

Теперь ей все стало понятно. Она для него все еще оставалась богиней, которую он не дерзал оскорбить желанием. Она все еще была его недосягаемой мечтой…

Не остановиться ли на этом? Почему бы ей не удовольствоваться на этот раз любовью — далекой, чистой, без наслаждения и восторгов страсти, но без горечи измены и ужаса грядущего, неизбежного охлаждения? Не остаться ли в его глазах гордой и безупречной королевой, милостиво внимающей признаниям пажа, недоступной и желанной мечтой? Не грезила ли она сама о таких отношениях пятнадцать лет назад при встрече с Мочаловым, в тот вечер, когда она отвергла его страсть и не пошла за ним на новую жизнь, потому что в эту новую жизнь не верила? Обладание — она это знала по опыту — несет за собой пресыщение, усталость, холод, измену, а для женщины — тоску и отчаяние. Она не хотела любить, как женщина, покорная своей доле. Она не хотела страдать.

Ах, да и только ли тогда мечтала она о такой любви?

В объятиях Хованского, Садовникова, Мосолова и Опочинина не тосковала ли она об этой райской грезе, недоступной земле?

И вот, наконец, греза осуществилась. Она, как богиня, стоит на пьедестале, вознесенная любовью чистого юноши. И все теперь зависит от нее одной. Он так застенчив, что никогда не сделает первого шага, хоть он ждет его, быть может, бессознательно. Да, он, наверно, жаждет ее зова, ее знака. Что сделает она?

О, как страстно, как искренне жаждет она остаться навеки для него неосуществимой мечтой!

Перед ним вся жизнь. Он полюбит не раз, женится, будет счастлив с другими. Но все эти чувства будут бледны и мелки перед его любовью к ней, перед воспоминанием об их встрече. Они расстанутся когда-нибудь. Когда?.. Ну, лет через пять, когда засеребрится ее коса, когда он устанет ждать и надеяться и потребует от другой женщины своей доли полного счастья здесь, на земле. Ей будет больно. Да. Но страсть ее уже перегорит тогда безмолвно, незаметно для него и других. И она будет рада за него, как мать радуется за сына.

Так думала Надежда Васильевна, измученная бессонницей, утомленная работой.

И вдруг, как пантера из клетки, из тайников души вырывалась ее страсть — беспощадная, слепая, стихийная.