Иголка в стоге сена

Следуя устоявшейся традиции, его дворяне выбили двор Колычевых до последнего человека, не пощадив ни стариков, ни грудных младенцев. Хуже всего поступил Волкич с хозяевами имения. Обесчестив на глазах у связанного боярина его дочь, Волкич отдал ее своим дворянам, а когда те натешились, сжег в тереме заживо и старика, и Настасью.

За свои четыре с небольшим века Москва повидала немало преступлений. Но такое мерзкое видела впервые. Оно заслуживало казни через посажение на кол, и никакие старые заслуги не могли спасти от нее ни боярина, ни его слуг.

Спасаясь от княжьего гнева, Волкич бежал в Литву, где вскоре прославился как разбойник, грабя королевские обозы и опустошая слабо защищенные деревни. Иного ему не оставалось.

В то время, между Унией и Москвой уже существовал договор о выдаче беглых татей и убийц, посему Волкич едва ли мог рассчитывать на теплый прием со стороны Польской Короны. Три года, словно лютый зверь, рыскал он по лесам в поисках добычи, неотступно преследуемый королевскими войсками.

В конце концов, такая жизнь опостылела его людям, и они решили избавиться от своего предводителя, поделить награбленное и разбежаться. Однажды, на исходе зимы, польская пограничная стража нашла в лесу обглоданный волками труп, в котором, по некоторым признакам, был опознан беглый боярин.

«Но как он очутился здесь, невредимый, с новым именем и титулом? — думал, приходя в себя от первого потрясения, Бутурлин. — Неужто за все гнусные деяния Волкича Ад воскресил его, сделав беглого убийцу шляхтичем Польского Королевства? Кто же тогда его покровитель, закутанный в темный плащ, не сам ли враг Рода Людского?»

«Нет, все куда проще, — отогнал от себя подобные мысли Дмитрий, — пожелай Ад возродить Волкича, он бы вернул ему не только жизнь, но и избавил бы от уродства.

А будь его покровитель выходцем из Преисподней, он бы не стал картавить, словно немец или швед, говоря по-русски. Дьяволу не составит труда чисто общаться на любом из людских наречий. И меня бы учуял своим нюхом Рогатый…

…Нет, не бес это — враг иноземный!»

В сознании боярина все прояснилось. Волкич не погиб в чаще леса, преданный своими подручными. Он выкрутился и на сей раз, подбросив стражникам тело похожего на себя человека с черными волосами и фамильным перстнем на руке.

«Только как он оказался на польской заставе, как стал начальником пограничного отряда? — билась в мозгу Дмитрия неотступная мысль. — Узнать бы это!»

— Но ты не закончил дела, Волкич, — вновь донесся до Дмитрия хрипловатый голос чужеземца, — я не вижу здесь тела княжны Корибут…

— Она наверху, в светлице, — виновато осклабился беглый душегуб, — прости, господин, но она пока нужна мне живьем, ненадолго…

— Я же сказал тебе никого в живых не оставлять! — в голосе чужеземца зазвучали металлические нотки.

— Господин, у меня давно не было женщин, — потупил взор Волкич, — я уже забыл, что такое любовная близость. Позволь мне насладиться ее телом хотя бы раз. Обещаю, княжна последует за своим отцом, как только я смогу ею овладеть!

«Эх, добраться бы до тебя, нечисть! — в ярости скрипнул зубами Бутурлин. — Показал бы я тебе любовную близость!»

Он почуял, как в онемевшее тело возвращаются силы, и мысленно возблагодарил Господа за его милость.

Эвелина жива! Только бы ему удалось спасти девочку от бесчестия и смерти, вырвать ее из сего разбойничьего гнезда! Шансы на то были невелики, но пренебречь ними Дмитрий не мог. Жизнь княжны зависела теперь только от его удачи…

…Чужеземец хмуро молчал, раздумывая над просьбой Волкича, коий глядел на него снизу вверх взглядом верной собаки.

— Хорошо, насладись ею, — наконец произнес он, — но после — убей, свидетели того, что здесь происходило, мне не нужны!

— Конечно, господин! — живо закивал Волкич. — Я сам кровно заинтересован в том! Позволь проводить тебя до ворот заставы!

— Это ни к чему, сам найду дорогу, — мрачновато усмехнулся чужеземец, — лучше проследи, чтобы твои люди исполнили все, как надо!

Лязгая шпорами, он двинулся к выходу и скрылся в дверном проеме, так и не открыв лица.

Волкич кликнул со двора трех жолнежей, не пострадавших в сабельной рубке, и велел им разложить трупы согласно указке гостя. Сам он двинулся по лестнице на второй поверх, где, по его словам, ждала своей участи Эвелина. Дмитрий понял, что пришло время действовать.

Жолнежи громко бранились, сетуя на запрет своего предводителя снимать с трупов дорогое оружие и украшения. Двое перекладывали тела, следя за тем, чтобы у мертвых поляков клинки были чисты и вложены в ножны, а у московитов — обнажены и запятнаны кровью.

Третий, судя по оружию и доспехам, старший, отступив к подножию лестницы, давал им указания, как правильно разложить мертвецов. У троицы обвисли челюсти, когда один из покойников, с залитым кровью лицом, поднялся на ноги, занося для удара саблю.

Оцепенение жолнежей не было, долгим. В следующий миг они схватились за оружие, но было поздно. Сабля воскресшего москвича отрывисто свистнула в воздухе, разрубив горло одному жолнежу и череп другому.