Иголка в стоге сена

В словах старого воина юноше почудилась насмешка, о причинах коей нетрудно было догадаться. Флориан знал, что большинство подчиненных Воеводы видят в нем неоперившегося выскочку, вознесенного на свою нынешнюю должность лишь стараниями могущественного дяди.

Учтивый тон пожилого шляхтича был данью уважения к Воеводе, но отнюдь не к самому Флориану, и юноша хорошо понимал это.

Можно было, конечно, настоять на своем, но в словах начальника заставы присутствовал здравый смысл, и спорить, с ним значило укрепить его во мнении, что Флориан — глупый, самовлюбленный упрямец.

Сказав, что он еще подумает, что можно сделать для поимки московита, Флориан покинул трапезную и вышел во двор, под порывы леденящего декабрьского ветра. Он и не думал утихать, напротив, становился все напористее и злее.

Все было против Флориана, даже погода. У него оставался один выход — с пустыми руками возвращаться в Самбор. И хотя самолюбие его требовало продолжать поиски, рассудок твердил, что дальнейшие попытки найти беглецов будут столь же бесплодны, как и предыдущие.

Немного поколебавшись, Флориан все же решил ехать в замок и первым делом направился к конюшне, посмотреть, накормлены ли кони отряда.

Конюшня размещалась в глубине небольшого двора заставы, позади трапезной, и напротив кузницы, где шумно пыхтел мехами небольшой горн и звонко пел, постукивая по наковальне, кузнечный молот.

Обычно Флориан был равнодушен к труду простолюдинов, обеспечивающих всем необходимым сословие потомственных воинов. Но в действиях кузнецов, наделенных властью над огнем и металлом, было нечто завораживающее, невольно притягивающее взгляд.

Флориан с детства любил наблюдать за тем, как под ударами молота кусок раскаленного железа превращается в клинок меча или изящную рыцарскую шпору. Искусство кузнеца было чем-то сродни волшебству и посему влекло к себе юного шляхтича, заставляя его подолгу следить за пляской молота по наковальне. Невольно залюбовался ею он и в этот раз.

Плечистый бородач в сумрачной глубине кузницы ловкими ударами молота плющил и сгибал в дугу раскаленную полосу металла, превращая ее в подкову, в то время как чумазый парнишка-подмастерье старательно раздувал мехами огонь в горне.

Закончив работу, кузнец остудил подкову в бадье с водой, бросил в ящик с другими поделками и, вытащив щипцами из огня новую заготовку, начал таинство ковки сызнова.

С минуту понаблюдав за его действиями, юноша повернул к конюшне, но, не сделав и двух шагов, споткнулся о какой-то торчащий из-под снега предмет. Природная ловкость помогла ему удержаться на ногах, но дорогая соболья шапка от толчка слетела с его головы и упала в снег.

Помянув в гневе врага рода человеческого, Флориан нагнулся за шапкой и увидел препон, едва не ставший причиной его падения. Им оказался вросший в снег обломок подковы, вывороченный из снежной ямки носком его сапога.

В тот миг, когда Флориан поднимал шапку, ему почудился хрипловатый смех, долетевший со стороны кузницы.

Оглянувшись, он увидел, что кузнец на него смотрит, пряча в бороде плутовскую ухмылку. Ярость, жарким пламенем полыхнула в душе Флориана, кровь бросилась ему в лицо.

Мерзкий холоп! Разбросал, где попало, свои железки да еще смеет насмехаться над благородным шляхтичем!

Флориан подобрал обломок подковы и, вынув из-за голенища плеть, решительно двинулся к кузнице. Видя это, кузнец отложил молот и вышел ему навстречу, на ходу оправляя свой кожаный фартук.

— Что угодно вельможному пану? — произнес он с поклоном, однако без того раболепия во взгляде и голосе, на которое рассчитывал Флориан.

— Что угодно? — переспросил его молодой рыцарь, с трудом удерживаясь от соблазна стегнуть зарвавшегося смерда плетью по наглой роже. — Твоя работа?!

Брошенный Флорианом кусок железа мог разбить лицо коваля не хуже плети, но тот поймал его на лету с такой ловкостью, словно всю жизнь упражнялся в подобных вещах.

— Нет, благородный пан, не моя, — отрицательно покачал он головой, осмотрев обломок.

— Вот как! — возмущенно фыркнул Флориан, едва не разбивший лоб из-за чертовой железки. — А чья же она тогда? Кто здесь кует подковы, кроме тебя?

— С недавних пор я кую, — согласился, кузнец, — но сия подкова не моей ковки. И не того молодца, что трудился здесь до меня под началом Крушевича. Взгляните, милостивый пан, здесь осталось тавро мастера. Такого не сыскать во всей Литве, а может быть, и в Польше!

— Двойной крест! — кузнец приблизил обломок к глазам шляхтича, чтобы тому было лучше видно клеймо. — Такое тавро кладут лишь в одном месте — в Кенигсберге! Хорошее железо тамошние мастера куют, но и на них, видать, бывает проруха, раз выкованная ими подкова треснула сразу в двух местах!

— Кого ты морочишь! — поморщился молодой шляхтич. — Откуда здесь взяться подкове из Кенигсберга? Наши ратники там отродясь коней не ковали, У королевских послов свои мастера в Кракове и Варшаве.

Посланники тевтонского Магистра, сколько себя помню, через эти края не езживали и на заставе у Крушевича не бывали. Врешь ты все. Обронил железку, а чтобы уйти от ответа, Кенигсберг приплел!