Игольница

– Гром, да осторожней ты! Коли голова больше не пригодится?

Зарычит и оскалится. Толкнет меня, лихой, в спину. Я в холм упаду, не удержавшись на ногах. Снег осыплется, темное стекло окошка выставив наружу. Машина заморская! Гостя нежданного.

Долго придется копаться, чтобы вход найти. Рук совсем не чувствуя, буду рыть плотный снег и грохать по обшивке.

– Эй! Есть кто живой?

В ответ метель-проказница загудит, выдувая из меня силу. Если хоть капля останется, гостю отдам.

Но оценит ли?

Гром зарычит, вход откапывая. Понимающий. Знает, как мне для ворожбы руки важны. Зря, зря не взяла варежки. Теперь пальцы, как лишние. Совсем не чувствую.

С рывком, слезы глотая, тяну ручку из последних сил. Как же она отворяется? В темноте вижу силуэт нежданного. Плечи сутулит, а глаза затуманенные. Жив. Смотрит на меня и головой качает, как шалтай-болтай на чердаке пыльном. Не верит, бедняга. Думает, что привиделась. Совсем ослабел.

– Гром! – пискну сорванным голосом. Вьюга перекричит: взвоет и заплачет над ухом да в грудь толкнет, будто моей гибели и добивается. В ней не десятерых сила, а миллионов. Куда мне с ней тягаться?

Хороший мой, верный, кудлатый разгонится да в дверь бочком из последних сил. Грохот поморщиться заставит, а пес, скуля, упадет в снежную кашу и замрет там. Повела друга на верную смерть. Неблагодарная.

Замок щелкнет, и дверь откроется. Душный спертый воздух влетит в рот, перебивая льдистый и железистый вкус. Нос не дышит совсем. Окоченел.

Рука крупная потянется ко мне и скользнет по губам. Очертит их, будто проверяя – настоящая или нет.

– Как звать тебя, нежданный? – тихо спрошу я, пресекая неловкое прикосновение его пальцев. Теплый. Выживет. Теперь только до хаты вернуться бы.

– Семен, – ответит он тихо и слабо, едва губами шевеля. – Малая, зачем поперлась за мной? Может, я сдохнуть хотел…

– Рано тебе, молодой больно, – потяну его на себя за ворот. Он подастся вперед, и мы в снег упадаем. В колючий и крохкий. В ноздри насыплет с лихвой и глаза припорошит. Будто известью выест. – Поднимайся, Семен. Я одна тебя не подюжею нести. Гро-о-ом…

Пес заскулит тихо в ответ. Я увижу, как снег заметет его черную обледенелую шерсть.

– Прости, верный мой! Прости-и-и, – заплачу, а с другом попрощаться должно не смогу уже. Сил не останется совсем. Коли сейчас не сделаю шаг, все втроем растворимся в белизне этой. Зря рисковала собой, зря пыталась спасти нежданного?

5

– Зачем шла за мной, малявка? Чем ты поможешь? – захрипит Семен, пытаясь подняться. Шапка набекрень, губы синие, ресницы длиннющие и белые, как у Снегурочки. Ох и красавец! А я сама не знаю зачем пошла. Не скажу же, что предчувствие меня в холод вытолкнуло? У виска пальцем покрутит.

– Не смотри, что ростом не удалась, – подниму его. Как? Не знаю, ведь рук не чувствую.

Он поможет и вес на сильные ноги перенесет. Упаду и, неловко вцепившись в его пальто, посмотрю в глаза. Не его, а меня нести придется. Пальцы чудом не отваливаются. От его тепла нагреваются, и надежда еще теплится в душе моей. Что спасемся.

– Да тебе же не больше пятнадцати. Чем ты поможешь? – трясет меня, чуть ли не рыдая. В глазах черных ярость и боль звенит.

Медленно идем. Без пса можем с дороги сбиться. Вьюга скалится в лицо и обоих нас не жалует. Сыплет щедро за пазуху и в глаза, заставляя умолкнуть.

А мне выть охота. Кто же защищать теперь будет? Один Гром был живой друг у меня. Сосед давно уехал к родне. Он только на лето приезжает, огород садит да мне помогает. Хотя жена его злющая вечно ругается, что он за мной бегает. Кричит, чтобы выбирал, кто ему дороже. Ну, разве я ей соперница? Никогда не смотрела на Никольку, как на суженого. Другом был, земляком, да и только. Я тогда ему карманный платок подарила: с вышитой фиалкой лесною. С тех пор жена ладная стала и больше не приставала с подозрениями. Но я добротой знакомого не пользовалась: совестно было. Только дров просила привезти и наколоть хоть немного, чтобы пальцы не сбивать и не ранить нежную кожу.

В этом году не срослось: Николька захворал, со спиной слег, а зима нагрянула быстрее, чем я ожидала. Не успела помочь ему. Да и он мне.

Старушки да дедушки на другом хуторе все живут. Далеко до них ходить. Нет помощи, кроме ветра да стужи. Что я теперь одна совсем останусь? До весны ведь целая вечность. В этом году зима началась слишком рано: ударила в бубен злой и решила в конце октября заступить на порог. А у меня еще столько всего недоделано.

Пойду, высоко задирая ноги и слезы глотая. Снег тугой, будто вата, но не греет, а силы пьет. Теплые ладони на талии почувствую, даже через тулуп толстый. Гляну в темные глаза гостя и задумаюсь: стоит ли жизнь Семена жизни моего Грома?

– Мне девятнадцать давно, – сипло получится говорить из-за холода мерзкого и слез, что в горле, как шерсти комок.