Игольница

– Знал куда ехал. Что с меня спрашиваешь? – рассержусь и оттолкну его руку. – Спасибо, что в сугробе не оставил.

На себя разозлюсь, не на него. Он лишь улыбнется в ответ. Понятливый.

– Ты всегда такая дикая или только, когда болеешь?

Засмеется мягко. Ему смешно, а мне на стену полезть захочется. Только бы не увязалась ниточка, только бы успеть оторвать. А она запульсирует, засветится. Между нами паутину сплетет. И я, непутевая мошка, уже попалась.

Грома милого вспомню и слезы не удержу. Чашку сдавлю ладонями и протяну гостю. Зря. Семен потянется неловко и прикоснется к пальцам, не заметив. А мне током ударит, будто к оголенным проводам прикоснулась. Вязь колыхнется и багрянцем разольется на моей груди. Руками прикрою сплетение, да знаю, что только я эти нити вижу.

Что я сделала не так? За что мне это испытание?

Сердце кровью обольется. Уходи, гость нежданный. Горе мне принес в дом. Была я одна да свободна, а теперь одинока, в клетке, и разорвана. Лоскуты от души остались. И треплет их не ветром, а дыханием его теплым. Что по щеке скользнет, когда склонится чашку на тумбу ставить.

– Уходи… – прошепчу, а сама под одеяло спрячусь. Не уймется боль, не сошьется сердце. Только дальше затрещит по швам, и новые стежки проявляются от его прикосновения. Колючего, хоть и невесомого. Алым цветом, лепестками кровавыми на плечо лягут, в меня врастают. Как семена невиданных цветов. Даже из-под одеяла, во мраке, вижу, как пионы и розы из бутонов роскошными цветами выходят. Бежать надо от незваного.

– Я бы ушел. Но куда? – скажет и погладит плечо сквозь одеяло. – Ты голодная. Давай я тебе что-нибудь принесу? Я нашел в морозилке мясо и овощи в погребе. Пришлось похозяйничать. Запаслась ты недурно, – услышу из-под одеяла улыбку в его голосе. Пусть берет что хочет, только меня не трогает.

Долго сидит молча, а потом как секачом полоснет:

– Прости, что твой пес погиб из-за меня! – встанет и к дверям пойдет. – Зря я приехал, знаю, но дернуло что-то. О тебе люди хорошо говорили. Будто ты всесильная, но… – напряженно выдохнет. – Но ты же малышка совсем. Чем ты мне поможешь? Дождемся оттепели, я сразу уеду.

Как же! Дождешься ее теперь!

Выползу из-под теплого укрытия, глазами с ним встречусь и кивну. Буду осторожной. Тут, главное, отпустить его вовремя и не привязать к себе слишком. Не моя он судьба, не моя.

– Влюбился я, – бросит он неожиданно. И жалобно так посмотрит в глаза мои. Утону в его озерах черных. Не выплыву. Колет невидима иголка в сердце, не останавливается. Согнуться хочется, да стыдно жалкой показаться. И так расхворалась.

По телу изморозь рассыплется, как бисер мелкий. Сожмусь, как лилия водная на ночь под воду, спрячусь. Не обо мне речь. О другой.

– Я не сшиваю дела любовные, – скажу голосом пропавшим.

Он отмахнется и, развернувшись, через плечо швырнет:

– А говорили, что всесильная.

7

Выйдет и шумно дверью хлопнет. Мне покажется, что в голове что-то треснет-надорвется. Сердце защемит и заколотится. Бабушка, родненькая, спаси и сохрани! Как же эту нить оборвать, когда идти не могу?

Долго не приходит нежданный. Слышу, как грохает что-то на улице: дрова колет, небось.

Я с кровати сползу и в коридор пойду, руками нащупывая опору. Нужно смыть с себя жар, что виски сдавливает и глаза высушивает. Вдохну и раскашляюсь. Пить вновь захочется, во рту, будто огонь всполохнет. И качнет меня, точно пьяную.

Как до ванной комнаты дойду, не знаю. Темнота польется перед глазами и вспыхнет огненно-красными пятнами. Надобно одежду липкую да мокрую сбросить и смыть с себя болезнь. Но силы закончатся. Совсем. Едва ноги переставлю, мир перед глазами волнами пойдет. Цепко прихватила горячка. Не отпустит за просто так – надо иглу в руки брать. Зашивать хворь ненавистную.

– Что ты делаешь? – выдохнет за спиной Семен и за талию схватит. – Тебе нельзя вставать. Температура же, – его дыхание по шее, как кипяток за шиворот потечет.

– Ты зачем меня трогал? – зарычу, да только на это сил и хватит. Рухну в его объятия, как береза топором срубленная.

Замнется гость и сквозь зубы проговорит:

– Ты была горячая, как чайник. Пришлось обтирать холодной водой. Я же не врач и лекарств не нашел. Ни аспирина, ни парацетамола. Не волнуйся, – он замнется внезапно, – я ничего не видел. Не смотрел. Мала ты слишком, – скажет Семен, а у меня дрожь по телу, как горох посыплется.

– Отпусти-и-и…

– Я-то отпущу, но ты же грохнешься, малявка, – засмеется он и поведет в ванную. – Давай, помогу.

Я мотну головой, а темень перед глазами запляшет, будто под пуховое бабушкино одеяло спрячусь. Только услышу голос нежданного и запах свежий. Хвойный, с нотой тертой древесины. Это и удержит на грани бытия.

Оставит меня Семен, сказав, что будет стоять под дверью и ждать пока я умоюсь. А мне стыдно признаться, что сил нет ни сесть, ни встать. С горем пополам ополоснусь, зубами цокая и ледяными пальцами за край ванны цепляясь. Даже не задумаюсь, что гость в доме натопил и воды в бак набрал. Не растерялся, будто не я хозяйка, а он. А мне тепло в сердце станет от этих маленьких забот.