Игорь-якорь

— Нет, ты всё-таки скажи мне, почему, когда я спросила об Игоре, ты завёл разговор о каком-то Дубровском? Темнил, хотел оттянуть время, успокоить меня? Да?

— Да нет же, — возражал Яков Петрович, — ничего я не темнил. Просто это как-то странно: Дубровский, с которым я учился, бегал на соляные промыслы, а потом бил его, но жаль, не добил…

— Вспомнила, вспомнила! — воскликнула Наталия Ивановна. — Соляные промыслы. Тайна. И Дубровский. Он же убийца твой матери… Как могла я забыть всё это?!

В тот вечер — одинокий вечер родителей, которые ждали возвращения единственного сына, — Наталия Ивановна и Яков Петрович вспомнили давние времена.

26. Штык вместо пера

Это было во время гражданской войны, когда Якову Петровичу, который назывался тогда «Яша — взяла наша», надо было доучиваться в школе. Но судьба рассудила иначе. Вместо пера у него была теперь винтовка со штыком. Не зря прошли уроки бойца первых дней службы в армии, когда он колол соломенные чучела. Теперь, после того, что он увидел, вернувшись домой, ему хотелось без устали колоть штыком, рубить шашкой, стрелять из винтовки и швырять гранаты до тех пор, пока хоть один враг-беляк ходит по нашей земле. В каждом из этих врагов он видел убийцу мамы — Гориллу.

Он бы и довоевал до последнего дня гражданской войны, если бы не ранение. Голова и руки-ноги целы, но теперь он не мог бежать в атаку, как раньше, первым врываться в окопы врага, колоть штыком и бить прикладом наотмашь, не чувствуя усталости. Так в горячке боя он и не почувствовал, что его и штыком полоснули, и пулей задели.

Самые мучительные месяцы были для Якова Смирнова в госпитале. Здесь чаще вспоминалась мама… Может, не убеги он тогда за линию фронта, мама была бы жива. Ведь это, как тогда с Гавриилом Ивановичем, подвели нетерпение и торопливость.

После госпиталя Якова не пустили обратно на фронт. Да и фронта уже, можно сказать, не было. Теперь и он любил повторять то, что было когда-то его прозвищем: «Взяла наша!»

Вернулся в родной город, в дом на Мельничной, а в комнате пусто. Яков посидел на табуретке, положив в ноги красноармейский вещевой мешок, и взгрустнулось ему. Без мамы дом стал чужим.

Пошёл в домоуправление, попросил сменить большую комнату на меньшую. В старой комнате всё напоминало о маме.

На второй день приезда пошёл в райком становиться на учёт. Комсомольцем стал в армии. Когда стоял перед красноармейцами на собрании, где его принимали — прямо в окопе, — вспомнил Мишу Зинькова. А сейчас, в родном городе, встретил того же Зинькова в райкоме комсомола.

— Ну что, — спросил Яков, — не жалеешь, что тогда не дал прогнать меня, мальчишку, из армии?

— Жалею, — сказал Зиньков, — очень жалею. Тогда тебе, сопляку, надо было с мамой остаться. Может, жизнь бы ей спас. А навоеваться потом успел бы. Ведь успел?..

Они говорили допоздна. Яков спросил Мишу о своём отце: не вернулся ли он с фронта, не появлялся ли в городе, не было ли от него каких вестей?

Миша Зиньков молчал, потёр подбородок, закашлялся.

Тогда Яков снова спросил:

— Нет отца, погиб?

— Должно, так, — сказал Миша. — Мы составляли списки на погибших героев гражданской войны. Вдовам помогать будем. О твоём отце узнал, что он под Перекопом, когда наши брали Крым… Только у него и вдовы нет.

— Нет, — как эхо, повторил Яков.

Они помолчали. Яков подумал о том, что Миша давно, ещё когда они учились в школе, был сиротой. И никому он об этом не говорил, не жаловался на судьбу…

— А что на соляных? — спросил Яша.

— Ту косу за лиманом забросили. Теперь у нас «Химсольтрест». Соль в другом месте добывают машинами.

— А привидение, чудеса?..

— Ну вот, ты опять за своё: чудеса да чудеса. Совсем как наши старухи в городе. Они на эту тень в небе молятся. Детей тенью этой пугают… Пошли, Яша, посмотришь родные места. Ты ведь столько лет их не видел…

Зиньков днём работал в райкоме, а вечерами учился в институте. Но в тот вечер он пропустил занятия — пошёл с Яшей гулять по городу, спустились в порт.

Здесь-то и произошла встреча Якова с Кушкиным.

27. Виромайнщик

За эти годы Яков не раз вспоминал Александра Александровича и его жену. Где-то они теперь? Когда Яша вернулся в дом на Мельничной, ему сказали: «Анна Михайловна ушла медсестрой на фронт, а он переехал в другой дом и, кажется, по-прежнему торгует книгами».

Так оно и оказалось. У въезда в порт в большом книжном магазине стоял за прилавком Кушкин. Он так постарел, что, если бы не то же четырёхугольное пенсне на шнурке и маленькая бородка, теперь уже совсем белая, Яша его и не узнал бы.

Что сказать об этой встрече? Она не доставила радости ни Якову, ни Кувшину. Правда, в первый момент Алекс бросился к Яше, поцеловал его, шумно выражал свой восторг. Но затем, когда Кушкин вышел из магазина и они втроём сели на лавочку (третьим был Зиньков), Александр Александрович начал жаловаться. Он был недоволен жизнью, порядками — тем, что надо слушаться директора магазина, а тот «просто дурак». И в квартире у Кушкина все подлецы и мерзавцы. «И трамвай ходит редко, и свет часто гаснет, и врач из амбулатории тоже дурак».