Игорь. Корень Рода

– Нет, к ней не стану обращаться, – вмиг гордо выпрямив стать, посуровела Ольга, и воевода понял, что не след более говорить с ней об этом. Они сидели бок о бок, очарованный воевода и посуровевшая, но оттого не менее прекрасная, княгиня со спящим хорьком на руках. Вдруг она как-то обмякла и, склонившись к плечу Олега, тихо по-женски всхлипнула.

В княжеский терем возвращались далеко за полночь. Ночь вызвездила чёрный небосвод щедрой россыпью ярких самоцветов, лунная богиня Макошь ткала тонкую серебряную пряжу, облекая ею весь подлунный мир, и призрачный свет её отражался от такого же холодного снега, который звонко скрипел под конскими копытами, а от дыхания коней и людей клубился густой белесый пар.

– Давай напрямую, через овражек! – предложил Игорь. Разгорячённому выпитым хмельным мёдом и разговорами со своими военачальниками о будущих славных победах, князю вдруг страсть как захотелось навестить живущую тут недалече справную вдовицу, у которой он порой при случае согревал одинокую постель. Отношения с Ольгой давно уже вошли в привычку, а горячая вдова, соскучившаяся по мужской ласке, так радовалась нежданно выпадавшему счастью, что с ней он забывал многое. Ольга уже, поди, давно спит после доброго застолья, а он мог задержаться с темниками и до утра, не впервой, пусть привыкает, что у него теперь много важных княжеских дел.

Молодой стременной, который с полуслова понял князя, тронув серого в яблоках коня, первым направил его по склону. Придерживая за повод храпящего и скользящего скакуна, лихо спустился на дно овражка, а потом, поддав пятками сапог по бокам, птицей полетел на противоположную сторону. На заснеженном гребне конь снова судорожно заработал передними ногами, однако задние копыта предательски скользнули по боку овражка и, выгнув шею, вращая испуганными очами, скакун завалился на белый снег, придавив всадника. Он вскочил почти сразу, храпя и мотая головой, тут же выскочил обратно к остальным всадникам, а его седок остался лежать на дне овражка.

Двое из охоронцев немедля бросились к лежащему.

– Зимород, ты как, руки-ноги целы, чего молчишь? – Засуетились воины вокруг лежащего на снегу молодого соратника.

– Что с ним? – Встревожено спросил князь.

– Жив, но двигаться не может, сейчас вытащим и на коня положим…

– Погодите, оставайтесь при нём, осторожно его на спину переверните и никуда пока не тащите, – быстро повелел Игорь, спускаясь вниз. – Похоже, хребет повредил…везти его поперёк конской спины сейчас нельзя, – упавшим голосом молвил князь. – Вы, двое, за возом. Ты, – оборотился князь к последнему из охоронцев, – в терем немедля, вели топить мовницу, да матерь Ефанду извести о сей беде! – Князю было отчаянно жаль своего совсем молодого, но ловкого стременного. Как и все в его ободритском роду, он уважал смелых людей и щедро награждал их, несмотря на возраст и положение. А тут ещё чуял себя виноватым из-за своей задумки ехать напрямик.

Охоронцы под зорким присмотром князя внесли стонущего стременного в мовницу, уложив в предбаннике на широкой лаве, и принялись острыми ножами разрезать на нём одеяние, чтоб не тревожить снятием повреждённый хребет. Затем, сняв рубахи и оставшись в одних портах, Игорь с охоронцами с величайшей осторожностью внесли юношу в парную и уложили на полку лицом вниз.

– Эх, пару маловато, не успела мовница прогреться, я сейчас поболее дров подкину, – молвил один из охоронцев.

– Погоди, большого пару и не надобно, – остановил его князь. – Как только на теле у Зиморода крупные капли пота появятся, можно звать мать.

Но в предбаннике послышались голоса, и в парную вошла Ефанда в длинной льняной рубахе с обережной вышивкой по подолу и оплечью. На чреве большая руна здравия, и на спине такого же размера руна тайных знаний, что связывают разум яви и дух нави в единое целое. На поясе висел её старинный мешочек с огамическими рунами, выжженными на дереве. Ворожея ни на кого, кроме лежащего перед ней увечного, не глядела, зелёные очи её были сосредоточены. Запустив десницу в мешочек, она высыпала на полку рядом со стременным несколько рун. По знаку Игоря один из охоронцев поднёс масляный греческий светильник ближе. Ефанда глянула на выпавшие руны, но ни слова не произнесла. Князь же с двумя гриднями и вовсе затаили дыхание.

Мать-Ефанда, как называли её все в тереме, да и во всём Киеве, прикрыла очи и, опустив десницу на хребет несчастного, осторожно повела тремя перстами от основания черепа вниз, время от времени что-то ощупывая и поправляя из позвонков. Два гридня стояли подле, готовые по велению Ефанды перевернуть или придержать покалеченного юношу.

Чародея то останавливала движение перстов, что-то невнятно проговаривая при этом, то снова чутко двигались ими по спине болезного. Сколько это продолжалось, никто сказать не мог, время будто стало вязким и густым, как тягучий мёд, казалось, ещё немного, и оно вовсе остановится.