Игорь Саввович

– А чего это вы, сударь мой, остолбенели? – удивилась Надежда Георгиевна и поджала губы. – На мне ничего не написано, во-первых, а во-вторых, ваш кофе на ковер льется…

Мать главного инженера хохотала, откидываясь назад, и поэтому тоже проливала кофе из чашки, предназначенной сыну, а Игорь Саввович, взволнованный, неверующе смотрел на портрет декабриста Валентинова, освещенного специальной лампочкой. В лосинах, в перевязи со шпагой, с бакенбардами, задрав подбородок, стоял Игорь Саввович Гольцов, одетый для роли героя пьесы начала девятнадцатого века.

– Ох, как вы насмешили меня, Игорь Саввович! – продолжала хохотать по-валентиновски бабушка. – Ох, как насмешили!

Звучно пробили музыкальные часы красного дерева, которым полагалось по старости хрипеть, скрежетать и запинаться.

– Пейте кофе, Игорь Саввович, остынет…

Декабрист Валентинов обвинялся в убийстве капитана гренадеров, но судьи убийства не доказали, так как гренадер шел за почестями с жандармами в одной шеренге, и поэтому в него стреляли несколько декабристов. Две пули нашли в капитане – пистолетную Валентинова и чью-то ружейную. Вечная ссылка…

* * *

Спустившись с Воскресенской горы, Игорь Саввович немедленно отправил в гараж машину Валентинова и немного постоял на месте… Помигивали по-сибирски низкие звезды, изогнутый месяц висел декоративно, точно приклепанный к небосводу, тополя казались алюминиевыми, политый недавно асфальт – обмасленным. Игорь Саввович стоял на ветродуе, стоял для того, чтобы выветрился из одежды запах ванилина, которым всегда пахнул дом Валентинова: здесь любили ванильные торты.

Запах ванили кружил и покачивал, запах ванили, оказывается, был связан не только с домом Валентинова, не только с бабушкой, а и… Горела большая и толстая свеча, именно свеча, деревянный потолок подпирали толстые деревянные балки и опоры, с толстой двери свисала толстая короткая цепь, толстые окна выходили на черные толстые деревья, хотя окон фактически в помещении не было; толстая цепь на дверях маятником заколебалась, стукнула, но не зазвенела, двери – фактически их не было – открылись, кто-то толстый вошел и распространил повсюду толстый запах ванилина, а потом, словно белье на веревку, развешал толстые слова: «Кто здесь любит ванильный торт?» Слова так и остались висеть, непонятные, и было ясно, что в несуществующие двери никто толстый из толстого извне не входил, но комната делалась все больше и больше – толстела с пугающей быстротой… Где это происходило? Что происходило?

Игорь Саввович быстро пошел по улице, пустынной и блестящей из-за политого асфальта. Он шел все быстрее и быстрее, пока не поймал себя на том, что торопиться его заставляет трусость, желание как можно скорее услышать материнский облегчающий голос, увидеть ее глаза, обещающие спасти от всех бед. С другой стороны, Игорь Саввович – психопат этакий – не хотел, чтобы мать почувствовала запах ванилина, может быть, еще более опасный для нее, чем для сына. И он нарочно замедлял шаги, и подставлялся ветру, и старался вспомнить, есть ли в прихожей на полочке одеколон или духи.

От матери пахло ванной. Елена Платоновна была той редкой женщиной, кто не пал жертвой модных нейлоновых халатов, вредных для здоровья, и по-прежнему носила кустарные халаты из двойного ситца, простеганные, однотонные. Сейчас, положив ногу на ногу, в зеленом халате, мать сидела за журнальным столиком и курила последнюю за день – пятую – сигарету «Ява». Распущенные влажные волосы были так длинны, что опускались ниже сиденья кресла, голову Елена Платоновна круто повернула влево, так как внимательно наблюдала за сыном, который – это можно было понять по опущенным уголкам губ матери – вел себя странно. Едва войдя в гостиную, пробормотав «добрый вечер», он осматривался так, словно впервые увидел собственную квартиру.

– Ладушки! – прошептал Игорь Саввович. Казалось, он действительно немножко тронулся умом или стал видеть мир по-иному после того, как убедился в своей похожести на бабушку и легендарного декабриста. Правда, в первом случае Игорь Саввович обнаружил сходство знакомого, а вот теперь занимался вещами незнакомыми. Он игриво думал, озирая комнату: «Помогите, люди добрые, узнать, когда вселился в гостиную великолепный торшер с тремя рожками – красным, зеленым и желтым. Когда, задевая за все углы и не входя в лестничные марши, въехал на поселение длинный и высокий шкаф, теперь именуемый стенкой? Когда расстелился по полу толстый нейлоновый ковер, когда в торопежке прискакали четырехногие глубокие кресла? Ни одну из этих вещей Игорь Саввович не покупал, не выбирал, не оценивал, не знал, сколько стоят, а главное – не помнит, когда они возникли в гостиной. В последний вторник? Три года назад? Стоят здесь вечно? Но ведь еще вчера или пять минут назад Игорь Саввович не мог бы перечислить и вспомнить мебель из собственной гостиной.