Игорь Саввович

– Что случилось? – протяжно спросила мать. – Что произошло, чтобы так полно отключаться и нервничать? Ты невиновен. Тебя оклеветали. Ты не трус. Тебе предстоит трудный выбор, но кто на земле прожил без этого? Сядь, пожалуйста, Игорь.

Игорь Саввович усмехнулся тому, как Елена Платоновна словами «предстоит трудный выбор» мгновенно расставила людей, вещи и события по нужным и главным местам. Какой ум, чутье, прозорливость! Это вам не главный инженер Валентинов, не видящий и не понимающий ничего, кроме пьяной драки. Это Елена Платоновна Веселовская, поговорившая с неизвестным человеком и сразу назвавшая сыну имя первого секретаря обкома.

– Тебе не кажется, что в гостиной пахнет газом? – втягивая ноздрями воздух, озабоченно спросил Игорь Саввович. – Не забыла ли Светлана выключить горелку?

Нет, нет, это не мать сообщила Валентинову, что Игорь Саввович Гольцов – сын Валентинова!

Мать недовольно посмотрела на Игоря Саввовича.

– Сядь, пожалуйста, Игорь, и не ерничай! Скажи, пожалуйста, что еще нового ты узнал у Валентинова?

Игорь Саввович послушно сел на второе кресло возле журнального столика, подумал было устроиться по-валентиновски, но отчего-то раздумал и принялся втихомолку рассуждать о том, что мать – при ее-то выдержке и бдительности – тоже проговорилась. Она подняла телефонную трубку, они с Валентиновым по голосам сразу узнали друг друга и, конечно, долго говорили о сыне. Вот почему мать и спросила: «Что еще нового ты узнал у Валентинова?»

– Ну! – торопила мать. – Рассказывай, Игорь.

Он пригашенно улыбнулся.

– Мама, послушай меня, мама! – страдая за себя и за мать, сказал Игорь Саввович. – Неужели ты до сих пор не понимаешь, что со мной ничего не случилось? Произошло то, что должно было произойти – рано ли, поздно ли. Без разницы, как теперь говорят. Умоляю, не спрашивай меня больше, что со мной приключилось. Начну кусаться.

Однотонный зеленый халат на матери, подсвеченный разноцветным торшером, казался тоже многоцветным, а черные без единой сединки волосы виделись, напротив, седыми.

– Не терплю демагогии! – пожав плечами, сказала мать. – И не терплю вот эти стихи: «Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал…»

… Запах ванили кружил, пьянил и покачивал. Горела большая и толстая свеча, потолок подпирали толстые балки, толстая цепь на толстой двери, которой не существовало, покачивалась толстым маятником-цепью… Откуда Игорь Саввович мог помнить голос бабушки, произнесшей: «Кто любит ванильный торт?» Как мог он слышать бабушку, если мать семь лет назад сказала «Отец тебя ни разу в жизни не видел!»?

– И все-таки кое-что случилось, мама! – важно заявил Игорь Саввович. – Если о происходящем со мной написать роман, его можно назвать красиво: «Гараж для Игоря Гольцова» – по аналогии с «Ловушкой для Золушки», «Колыбелью для кошки» и так далее и тому подобное.

Мать держалась с пугающей невозмутимостью и простотой, что само по себе было прекрасно, если бы Елена Платоновна не обладала редким даром из самой невероятной сложности делать вопиюще простые «да» или «нет», «можно» и «нельзя», «будем» и «не будем». Человеку естественно хотелось освободиться от сложности, часто думал Игорь Саввович, чтобы понимать конечное, но не всегда, черт возьми, не всегда! «Да» и «нет» – это транзистор, это металл особого свойства пропускать поток электронов в одну сторону или не пропускать. «Да» и «нет» – это, кажется, функция одной-единственной клетки мозга, частички, милли-микронной частички, умеющей распознавать «да» и «нет».

– Может быть, ты знаешь, в чем я виновата? – обычным тоном спросила мать. – Если в произошло неизбежное зло, то надо винить меня. В чем?

Она словно нарочно говорила это, чтобы Игорь Саввович еще раз убедился, как он прав, боясь стремления матери любую сложность доводить до абсурдной элементарности.

– Ты меня, как всегда, приперла к стенке, мама! – сказал Игорь Саввович. – А что, если вина – это несчастье? И как быть со мной, если я только сегодня, два часа назад, подумал, что совсем не знаю тебя, родную мать?

Игорь Саввович печально опустил голову. Он подумал о том, что плохо знает мать из-за преданной и слепой любви к ней и даже теперь, тридцатилетним, любит ее по-мальчишески, веря в непогрешимость и всемогущество. Мама, мамочка – на этом начинается и кончается горе и радость. Всю жизнь, оставаясь внешне сдержанной и даже на вид холодной, мать служила Игорю преданно, до полной самоотдачи, она, наверное, в служение сыну вкладывала больше, чем во все остальное: работу, любовь к мужу, женскую тягу к красивой одежде.

– Если я виновата, – сказала мать, – если я виновата, то имею право знать вину. Хотя бы потому, что иногда ее можно искупить.