Игорь Северянин

В сборнике «Соловей» сохранились черты первоначального замысла — «Поэмы жизни». Так, начальное стихотворение «Интродукция» и заключительное — «Финал» подчёркивают единство композиции произведения и особенности его «раздробленного сюжета». Многие стихи определены автором как «главы» более крупного произведения, они сюжетно связаны («Тайна песни», «Не оттого ль?..», «Чары соловья», «Возрождение») или развивают последовательно одну тему («Сон в деревне», «Трактовка»). Более того, стихотворение «Высшая мудрость» было ранее опубликовано в альманахе «Поэзоконцерт» (1918) под названием «Поэма жизни: Отрывок 28-й». Оставляя замысел поэмы неисчерпанным, Северянин в стихотворении «Финал» пояснял: «Поэма жизни — не поэма: Поэма жизни — жизнь сама!»

Посвящение на титульном листе сборника «Соловей»: «Борису Верину — Принцу Сирени» — также связано с пребыванием Северянина в Берлине осенью 1922 года. Оно относится к поэту Борису Николаевичу Башкирову-Верину, который входил в окружение Северянина в 1915—1918 годах. В письме Августе Барановой от 22 июня 1922 года Северянин пояснял: «Я произвёл Эссена, Башкирова и Правдина в принцы — Лилии, Сирени и Нарциссов. Они заслужили это — они слишком любят искусство».

Борис Башкиров был в эмиграции дружен с композитором Сергеем Прокофьевым, вместе с которым приезжал в октябре 1922 года в Берлин, встречался с Северяниным. Об этом упоминает Северянин в письме Барановой от 23 октября 1922 года:

«Мой верный рыцарь — Принц Сирени — поэт Борис Никол[аевич| Башкиров-Верин — 8-го приехал из Ettal (около Мюнхена), — где он живёт с композитором] С. Прокофьевым, — чтобы повидаться со мной. Он пробыл в Берлине 8 дней, и мы провели с ним время экстазно: стихи лились, как вино, и вино, как стихи». В память этих встреч было сделано посвящение книги Борису Верину. Ему также адресованы стихотворения «Борису Верину» (Вервэна) и «Поэза принцу Сирени» (Фея Eolie).

Одно из центральных стихотворений книги «Соловей» — «Слава» — написано в связи с избранием Северянина королём поэтов и воспринималось как «автоода», как пример самовосхваления. Так, в цитированной рецензии на книгу «Соловей» Александр Бахрах с иронией отмечал: «...и падал Фофанов к ногам!., (бедный Фофанов!). Для нового издания всё это даже не перечёсано заново; старый, довоенный фиксатуар так и лоснится со страниц книги».

Между тем, как отмечалось выше, поэт почти не преувеличивал реальность, но возражать критикам не хотел, повторяя: «Виновных нет: все люди правы, / Но больше всех — простивший прав!» Им отмеченные знаки внимания действительно были. Любовь Константина Фофанова к молодому поэту видна в многочисленных стихотворных и прозаических посвящениях. О том, как Николай Гумилёв оказался у дверей Северянина и не был им принят «ввиду ветрооспы», также хорошо известно. Для Николая Клюева в период «Бродячей собаки» был свойствен такой стиль поведения — недаром его называли «ладожским дьячком».

Тем не менее «двусмысленная слава» сопровождала Северянина и после завоевания титула короля поэтов. Константин Мочульский писал: «Игорь Северянин — гений a priori. Обычно поэт предоставляет критике оценивать свои достоинства... Северянин сначала построил монумент своей гениальности и славе, а потом стал писать стихи».

Новые мотивы в стихах поэта отмечал Михаил Струве: «...гораздо лучше, сойдя с философских ходуль и прекратив жеманные причитания на социальные темы, Игорь Северянин скользит по поверхности или делает иронически-насмешливые картинки действительности».

Участник выступлений в «Кафе поэтов» Аристарх Гришечко-Климов вспоминал: «Игорь Северянин, этот непревзойдённый в своё время поэт — мастер искусной эротики, в стихах и поэмах самовосхваляющего стиля показывался здесь под видом пролетария, в форме призывника, в простых сапогах, с целью предупреждения преждевременного забвения читателем своего имени».

«...Я — лирический ироник», — признавался Северянин. Одновременно с книгой «Соловей» он продал издательству «Накануне» рукопись «Изборника II»: «Царственный паяц (Сатира и ирония)», который не был напечатан. Размышляя об особенностях иронического мироощущения, Александр Блок в статье «Ирония» писал, что «самые живые, самые чуткие дети нашего века поражены болезнью, незнакомой телесным и духовным врачам. Эта болезнь — сродни душевным недугам и может быть названа “ирония”. <...> Кричите им в уши, трясите их за плечи, называйте им дорогое имя, — ничто не поможет. Перед лицом проклятой иронии — всё равно для них: добро и зло, ясное небо и вонючая яма, Беатриче Данте и Недотыкомка Сологуба».