Читаем Игорь Северянин полностью

Моя любовь — падучая стремнина.Моя любовь — державная река.Порожиста порой её равнина.Но в сущности чиста и глубока.

Такими словами Игорь Северянин завершает роман, в котором воспроизводит свой второй дореволюционный донжуанский список с комментариями.

Донжуанский список Игоря Северянина является ценным материалом к летописи его сердечной жизни, отражённой в творчестве. Любопытно, что поэт намеренно сближает и разводит некоторые жизненные встречи, чтобы создать законченную картину. Он не пишет здесь о своей первой (идеальной) любви к кузине Лиле. Кроме того, ко времени написания «Падучей стремнины» у поэта уже была его венчанная жена Фелисса Круут, были и другие встречи, о которых он здесь не говорит.

<p><strong>Донжуанский список Игоря Северянина</strong></p>

Донжуанские списки имеют большую литературную традицию. Зимой 1829/30 года Пушкин набросал в альбом Елизаветы Николаевны Ушаковой длинный список женщин, которых он любил. Этот перечень имён в литературе о Пушкине получил название Донжуанского списка. Он разделён на две части. В первой имена женщин, которые внушили поэту наиболее серьёзные чувства. Завершает эту часть списка Наталья — будущая жена поэта. Как раз в это время Пушкин добивался руки Натальи Николаевны Гончаровой и имел надежды на успех. Во второй части списка названы имена героинь более лёгких и поверхностных увлечений.

Расшифровке имён Донжуанского списка Пушкина посвящено немало исследований. Первой работой, посвящённой этим спискам, явилась статья Николая Осиповича Лернера «Дон-Жуанский список» (1910). В одной из наиболее известных работ Петра Константиновича Губера «Дон-Жуанский список Пушкина» (1923) сказано: «Не следует забывать, что перед нами только салонная шутка. Дон-Жуанский список в обеих частях своих далеко не полон. Кроме того, разделение увлечений на более серьёзные и на более лёгкие не всегда выдерживается. Вторая часть вообще даёт много поводов к недоумениям, и некоторые имена, здесь записанные, остаются для нас загадочными. Не то, что в первой части: почти против каждого имени современный исследователь имеет возможность поставить фамилию, дав при этом более или менее подробную характеристику её носительницы. Поэтому Дон-Жуанский список, при всех пробелах своих, является всё же незаменимым пособием для составления подробной летописи о сердечной жизни поэта».

«Мой Дон-Жуанский список», составленный Валерием Брюсовым, довольно игрив и не вполне искренен. Составлен не для себя, не на память, а для читателей и откровенно литературен. В нём два раздела: «Серьёзное» и «Случайные “связи”, приближения etc.», а в следующем списке «Мои “прекрасные дамы”» Брюсов составил ещё более подробную классификацию: «Я ухаживал»; «Меня любили»; «Мы играли в любовь»; «Не любя, мы были близки»; «Мне казалось, что я люблю»; «Я, может быть, люблю»; «Я люблю». Единственное имя в последнем столбце этой бумаги — «Нина (Н. Ив. Соколова (Петровская)».

«Очевидно, — пишет Николай Алексеевич Богомолов, — что отношения с Петровской — самые серьёзные и самые длительные в истории всех связей Брюсова с женщинами (кроме, естественно, жены). Семь лет двое людей держали друг друга в постоянном напряжении, то отдаваясь вспыхивающей страсти, то заставляя друг друга смертельно ревновать (вплоть до покушения на убийство), то балансируя на грани мучительного разрыва. И вполне естественно, что эти взаимоотношения не могли быть одинаковыми на протяжении этих лет. <... >

Даже если полагать, что единственной любовью Брюсова всегда была литература, невозможно отрицать, что Петровская оказалась частью этой любви. Ведь она стала не просто героиней, но главной составной частью главного прозаического произведения Брюсова, которому он придавал исключительное значение в своей творческой биографии. Превратившись в литературу, Петровская тем самым стала предметом искренней и нерушимой любви Брюсова. Всё остальное для него и для современников, хотя бы немного вдохнувших воздуха горных вершин символизма, не должно было иметь никакого значения».

Донжуанский список Игоря Северянина, завершающийся Тринадцатой, явно соотносится со списком Пушкина, который называл свою жену Натали «сто тринадцатой любовью». Общим со списком Брюсова являются их откровенная подробность и классификация объектов своей любви, выделение безусловных и непререкаемых вершин и мимолётных увлечений. Особенно внимателен к «сладостным мигам» и «промелькам» любви Игорь Северянин. Признавая их пустыми и ненастоящими, Северянин всё же не забывает их в своих стихах. В этом заключается его философия любви и философия отношения к жизни. Он благодарен каждому мигу, который принёс ему радость, упоение и счастье, восхищение обаянием женской красоты.

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное