Читаем Игорь Северянин полностью

Очевидно, что-то показалось интересным, заслуживающим доверия в этом тексте, и Северянин сохранил его в своём архиве. Немало важных событий, встреч было связано с поездками в Югославию.

12 ноября 1930 года Северянин с Фелиссой Круут прибывает в Белград и намерен пробыть здесь до 14 января 1931 года. В письме редактору газеты «Сегодня» Михаилу Мильруду Северянин рассказал, что «дал 2 вечера в больш[ом] зале [Белградского] универс[итета], прочёл две лекции в Научн[ом] институте] при Академии наук в Белграде (о Фофанове и Сологубе), выступил на вечере памяти Блока и в концерте Музыкального общества. Затем по предложению Державной комиссии дал ряд вечеров в русских учебных заведениях (корпусах и институтах) в городах Белой Церкви, Новом Бичее и Великой Кикинде.

27.XII дал большой вечер в г. Суботице (Терезенштадт) и 13 янв[аря] даю в Новом Саду. <...> Дня не видно, знакомых уйма. Дней за 10—12 вперёд приглашены на обеды и вечера».

В газетах появились публикации о пребывании Северянина в Югославии. В газете «Савременик» (Загреб) от 1 января 1931 года на всю полосу помещена статья с фотографиями «К приезду русского футуриста в Югославию. Игорь Северянин и его время». Принимали русского поэта радушно. Северянин с женой жил на вилле «Флора мира» в Дубровниках, здесь же встретил Рождество. В письме Августе Барановой рассказывал о «цветущих розах и зреющих перед окнами виллы апельсинах, при 22 град[усах] тепла...»

Пальм захочешь — оглянись-ка и гляди:Справа пальмы, слева, сзади, впереди...А вот здесь, обвораживает мне глазаАдриатическая бирюза.

Интерес к новым произведениям русского поэта был. 5 января 1931 года поэт читал в Русском научном институте в Белграде роман «Рояль Леандра (Lugne)».

Поездка Игоря Северянина, по мнению Йоле Станишича, «раскрыла новую грань в его поэзии, приблизила к славянским корням и внесла в его стихи новый фольклорный элемент. Северянин стал талантливым переводчиком сербской поэзии на русский язык. Особенно плодотворными были его контакты с Й. Дучичем. <...> Югославские мотивы не раз возникали в его поэзии 30-х годов. Целая его книга [Адриатика] посвящена этой стране. Именно те места и края, которые воспел Дучич, вызвали поэтический восторг русского поэта. В отточенных сонетах Северянина, связанных с Дубровником, особенно чувствуется воздействие “Царских сонетов” Дучича, в которых поэт воспел древнее величие Дубровника — семивековой республики свободы и искусства. Но сонеты Дучича гораздо глубже сонетов Северянина по своему историзму, народности и поэтичности — Дучич писал о своём, кровном.

18 ноября 1930 года Северянин перевёл два сонета Дучича — “Вино из Дубровника” (“Дубровничко вино”) и “Мадригал из Дубровника” (“Дубровничка мадригал”), которые впоследствии опубликовал с ещё одним сонетом Дучича — “Инок из Дубровника” (“Дубровачки арцибискуп”) в своём сборнике “Адриатика” (1932). Переведённые вольно сонеты Дучича — единственные переводные стихи в книге Северянина, они органично вошли в ткань сборника и усилили его южнославянский колорит».

В этот же день, 18 ноября, в белградской газете «Правда» было напечатано интервью Северянина о своём творческом пути, в котором он подчёркивал свою связь с классической традицией. В откликах на поэтические вечера отмечались ирония и эротическая лирика. Подробно пребывание в Белграде было отражено в статье Н. Рыбинского «Преображённый поэт»:

«Нам пишут из Белграда. <...> Сейчас Игорь Северянин вместе со своей женой, молодой эстонской поэтессой Ф. М. Курт (так!), гостит в Белграде. Годы не прошли бесследно. Огонь революции опалил пышный серпантин придуманных слов, ветры изгнания сдули пудру претенциозности, — поэт вырос духовно; прежние юношеские наряды, в которых погоня за вкусом убивала самый вкус, ему уже не по плечу. Появилось в нём и то новое от подлинно прекрасного, что можно почерпнуть только из источников нашей классической поэзии. Но не только это. “Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан”. Оставаясь поэтом, Игорь Северянин преображается теперь в гражданина.

Я наблюдал за аудиторией, наполнявшей огромный зал университета на его вечере в Белграде. Программа из трёх больших отделений: первое отделение посвящено сатире на современность, второе — лирике, а третье — стихам о России. И когда поэт, бичуя разные вычурности и выверты современной “культуры”, как бы публично сжигает то, чему поклонялся, публика слушает его с интересом. Странной и новой кажется и его теперешняя простая и привлекательная манера чтения, без былых и неприятных завываний. Лирика же покоряет аудиторию, а стихи о России вызывают бурную манифестацию... Эта эволюция необыкновенно интересна».

По дороге из Герцеговины в Париж на перегоне между станциями Мостар и Яблоница ночью 24 января Северянин пережил вместе с Фелиссой железнодорожное крушение. В очерке «Гроза в Герцеговине» (1940) Северянин вспоминал:

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное