Игорь Северянин

Соловьи монастырского сада,
Как и все на земле соловьи,
Говорят, что одна есть отрада
И что эта отрада — в любви...

По-новому прозвучала в «Классических розах» и тема бессмертия, которая волновала Северянина с молодых лет, когда в стихотворении «Мои похороны» (1910) он писал, что его, «новейшего из новых», «похоронят (...как Суворова...)». Суворов похоронен в Александре-Невской лавре. На простой плите — надпись: «Здесь лежит Суворов». Северянин надеялся, что тоже заслужит право называться просто поэтом. Это странное пророчество исполнилось: он похоронен на Александро-Невском кладбище Таллина и на камне выбита краткая надпись: «Игорь Северянин».

В «Классических розах» тема бессмертия связана и с долгожданным возвращением на родину, туда, где «Моя безбожная Россия, / Священная моя страна!». Воссоединение с Россией означало для него обретение духовного бессмертия:

О России петь — что стремиться в храм,
По лесным горам, полевым коврам...

О России петь — что весну встречать,
Что невесту ждать, что утешить мать...

О России петь — что тоску забыть,
Что Любовь любить, что бессмертным быть!

(«Запевка», 1925)

Одно из поздних выступлений Северянина 20 января 1938 года в обществе «Витязь» (Таллин) с лекцией о русской поэзии XX века носило символическое заглавие «Путь к вечным розам».

В такой ностальгической верности прошлому читатели Северянина видели порой собственную печаль о невозвратном и, несмотря на едкие критические отзывы, тянулись к его поэзам. В рецензии Петра Пильского (подпись «П») в рижской газете «Сегодня» от 15 сентября 1931 года после выхода книги «Классические розы» говорилось:

«С этим именем связана целая эпоха. Игорь Северянин был символом, знаменем, идолом лет петербургского надлома. Можно привести длинный ряд слов с этим корнем: “лом”: излом, надлом, перелом,— что-то перебалованное, оранжерейное, тепличное вырастало, зацветало на российской тёмной земле, — бедствовало, изгибалось и кокетничало. Кто не помнит успехов Игоря Северянина, его “грёзэрок”, “ананасов в шампанском”, “мороженого из сирени”? Всё изменилось. Умер Петербург, переродился Игорь Северянин».

Поэт мысленно не расставался с Россией. С первых лет эмиграции его лирика отразила одиночество, оторванность от всего, к чему он привык смолоду, негромкую, но проникновенную ностальгию. Однако Пётр Пильский более глубоко воспринял новую книгу Северянина. Он отмечал, что только «поверхностному слуху с этих страниц, прежде всего, зазвучит мотив успокоенности. Это неверное восприятие. В книге поселена тревожность. Здесь — обитель печали. Слышится голос одиночества. В этих исповедях — вздох по умершему. Пред нами проходит поэтический самообман. Втайне и тут всё ещё не угомонившееся “Я” (“Кто я? Я — Игорь Северянин, чьё имя смело, как вино”)».

В книге «Классические розы» среди многообразия лирических пейзажей, портретов, признаний есть стихотворение «И будет вскоре...» о весеннем дне, — но как далеко оно от прежнего упоения радостью жизни в стихотворении «Весенний день»! Между ними словно пролегла трагическая полоса русской истории в том глубоко личном, интимном преломлении, которое свойственно Игорю Северянину. Поэт мысленно возвращается в свою прославленную молодость, вспоминает свои весенние дни и потерянную им Россию:

И будет вскоре весенний день,
И мы поедем домой, в Россию...
Ты шляпу шёлковую надень:
Ты в ней особенно красива...

И будет праздник... большой, большой,
Каких и не было, пожалуй,
С тех пор, как создан весь шар земной,
Такой смешной и обветшалый...

И ты прошепчешь: «Мы не во сне?..»
Тебя со смехом ущипну я
И зарыдаю, молясь весне
И землю русскую целуя!

Называя себя русским поэтом, мечтающим по-русски, Северянин афористично утверждает: «Родиться Русским — слишком мало: / Им надо быть, им надо стать\» («Предгневье», 1925). Россия, родная земля всегда были для поэта наградой, которую он должен заслужить. Оказавшись вдали от «неподражаемой России», Игорь Северянин пишет:

Я мечтаю, что Небо от бед
Избавленье даст русскому краю.
Оттого, что я — русский поэт,
Оттого я по-русски мечтаю!

(«Я мечтаю...», 1922)