Игорь Северянин

Умудрённой — это естественно: он был значительно старше её. Но — детской? В этом была разгадка одной тайны. Она была младше его и, вместе с тем, очень старшей. Она относилась к нему так, как относится мать к ребёнку; ребёнку хорошему, но испорченному. Она, как мне кажется, не смогла его разлюбить, но научилась его не уважать. И это потому, что ему не удалось её “испортить”. Ингрид не стала Периколой».

Весной 1935 года Игорь Северянин расстаётся с Фелиссой Круут, покидает Тойлу и переезжает к Вере Борисовне Запольской (Кореневой, Коренди) и её трёхлетней дочери Валерии Кореневой в Таллин.

Для Северянина это был трудный выбор «на разрыв». Шульгин рассказывал о Фелиссе:

«Да, она была поэтесса; изысканна в чувствах и совершенно не “мещанка”. Но всё же у неё был какой-то маленький домик, где-то там, на Балтийском море; и была она, хоть и писала русские стихи, телом и душой эстонка. Это значит, что в ней были какие-то твёрдые основы, какой-то компас, какая-то северная звезда указывала ей некий путь...

Она его всё же не бросила; она не могла бросить дело своей жизни; она была и тверда, и упряма; но она была бессильна удержать в своём собственном сердце уважение к своему собственному мужу; к мужчине, бесконечно спасаемому и вечно падающему. Её чувство существенно переродилось; из первоначального восхищения, вызванного талантом, оно перешло в нечто педагогическое. Из принцессы ей пришлось стать гувернанткой. А потребность восхищения всё же с ней осталась; ведь она была поэтесса! И он это понял, он это чувствовал. Он не мог наполнить поэтических зал в её душевных апартаментах. Но ведь он был поэт! Поэзия, можно сказать, была его специальность, — это было то, зачем он пришёл в мир.

И вот, можно сказать, родная жена... Это было горько. Тем более горько, что справедливо. Разве он этого не заслужил? Но именно заслуженное, справедливое, оно-то и печалит. Наоборот, несправедливость таит в себе природное утешение.

Чем выше она, жена, подымалась, тем ниже он стал падать в своих собственных глазах. И они расходились, как ветви гиперболы.

...Здесь чувствовалась какая-то драма. В особенности, когда она говорила:

— У Игоря Васильевича есть сын...

— От другой жены, вы хотите сказать?

Она улыбалась. Улыбка у неё была приятная, несколько лукавая, чтобы не сказать, загадочная. И говорила:

— Да нет же. Он считает, что это и мой сын.

— А вы?

— Я от него отреклась. Это сын Игоря Васильича!

— ?

— Вы не понимаете? Это трудно понять. Но это так. Ему сейчас шестнадцать лет, и живёт он у бабушки. Я его не хочу видеть».

Столь необходимое поэту восхищение он находил, и не раз, за годы супружества, но встреча с молодой учительницей Верой Коренди стала решающей. В авторском экземпляре книги «Классические розы» в стихотворении «Любовь коронная», датированном «1929,9 октября», снято посвящение «Ф. М. Л.» (Фелиссе Михайловне Лотаревой), поскольку после 1935 года женой поэта стала Вера Коренди. По той же причине Северянин зачернил свою надпись на книге «Адриатика»:

«Фелиссе — единственно — любимой — Игорь.

Тойла... 1932... август».

Письма Северянина — незаменимый источник сведений для уточнения фактов жизни и творчества поэта. Поскольку, как уже отмечалось, эта часть архива поступила в Эстонский литературный музей от Фелиссы Круут, то ядром коллекции являются 69 писем Северянина к ней (1935—1938) и сопутствующие документы.

Северянин увлекался и влюблялся не раз за время брака с Круут, всякий раз оставаясь в семье, — уход к Вере Коренди нарушил это шаткое равновесие. Фелисса не приняла его обратно, хотя Северянин писал ей покаянные письма, надеясь сохранить хотя бы дружеское общение. Приведём одно из таких писем от 8 марта 1935 года:

«Это действительно возмутительно: ты веришь больше злым людям, чем мне, испытанному своему другу! Моя единственная ошибка, что я приехал не один. Больше ни в чём я не виноват. Фелиссушка, за что же ты оскорбила меня сегодня? Почему не дала слова сказать? Почему веришь лжи злых людей — повторяю? Мало ли мне что говорили и говорят, как меня вы все ругаете! Однако же я стою выше всего этого и не передаю ничего, чтобы не огорчать тебя! Я никому не верю, и ты не должна верить. Что ты хочешь, я то и исполню — скажи. Она уедет сегодня, а я умоляю позволить объясниться с тобой, и то, что ты решишь, то и будет.

А вчера я потому не пришёл, что Виктор сказал только в 9.30 веч. И сказал так:

— С Вами хотят поговорить.

— Когда?

— Сегодня вечером или завтра утром.

Я же не знал, что спешно, было скользко и очень темно, и вот я пришёл утром. А если бы я знал, что нужно вчера вечером, я пришёл бы, конечно, вчера же, хотя бы ночью. И ещё я думал, что ты спать ложишься, и не хотелось мне тебя, дорогая, тревожить.

Я очень тебя прошу, родная, позволить поговорить последний раз обо всём лично, и тогда я поступлю по твоему желанию. Я так глубоко страдаю. Я едва жив. Прости ты меня, Христа ради!

Я зайду ещё раз.

Твой Игорь,

всегда тебя любящий».