Игорь Северянин

Эта бумажная накипь славы, вкус которой он только начинал узнавать, волновала его своей близостью. Он перелистывал бесчисленные альбомы с наклеенными на картон рецензиями, заметками, статьями и как будто старался постигнуть сущность загадочного механизма “по всесердных утверждений”, обладатель которого лениво-томно развалился на диване в позе пресытившегося падишаха.

Я впервые слышал чтение Северянина. Как известно, он пел свои стихи — на два-три мотива из Тома: сначала это немного ошарашивало, но, разумеется, вскоре приедалось. Лишь изредка он перемежал своё пение обыкновенной читкой, невероятно, однако, гнусавя и произнося звук “е” как “э”:

Наша встрэча — Виктория Рэгия
Рэдко, рэдко в цвэту.

Северянину это, должно быть, казалось чрезвычайно шикарным: распустив павлиний хвост вовсю, он читал свои вещи на каком-то фантастическом диалекте».

Выходит в свет брошюра «Ручьи в лилиях: 5-я тетрадь 3-го тома» (Брошюра 31-я. СПб., 1911. Лето. 300 экз.) и рассылается по редакциям. Стихи брошюры привлекают внимание критиков. Особого внимания критики удостоились «Поэзоконцерт», «Каретка куртизанки» и «Нелли». Два последних отмечены в неотправленном письме Марины Цветаевой Северянину (1931). Строка «Чтоб ножки не промокли, их надо окалошить» из стихотворения «Каретка куртизанки» приобретает самую широкую известность. Александр Измайлов не без иронии признал, что Северянин «обессмертил» себя этой строкой.

В Дылицах летом поэт пишет стихотворения, обращённые к Елене Новиковой, — «Стансы» («Простишь ли ты мои упрёки...»), «В берёзовом коттэдже», «Nocturne».

Простишь ли ты мои упрёки,
Мои обидные слова?
Любовью дышат эти строки,
И снова ты во всём права!..

Газета «Русское слово» публикует статью Александра Измайлова о Северянине, в которой читаем: «Игорь Северянин опоздал лет на двадцать со своими, как он выражается, поэзами. Два десятилетия назад, может быть, о нём говорили бы. Теперь читатель видел виды и его не удивишь».

Изменив имя, став Игорем-Северяниным, поэт находит свою неповторимую поэтику диссонанса, построенную на дисгармонии композиции, образа, языка, рифмы. Поэт начинает писать на новом языке, отражающем витавшее в различных слоях общества желание уйти в «бомонд» и «иностраны». В поэзах этих лет встречаются экзотические и иностранные слова, варваризмы, газетные клише, разговорные выражения и окказионализмы, но поэт по-своему целен в этой разноголосице. Она окрашивает его речь пёстрыми красками, свойственными жителям больших городов. Пожалуй, ни один поэт так ярко не отразил диссонансы языка в предгрозье Первой мировой войны. Этот «загадочный диалект», на котором начинает писать Игорь Северянин, критики начнут обсуждать на все лады с выходом «Громокипящего кубка».

«Поэту с открытой душой...»

Одним из тех, кто впервые приветствовал поэзию Северянина, был Александр Блок. Ещё 3 апреля 1910 года на похоронах своего любимого художника Михаила Врубеля на Новодевичьем кладбище в Петербурге, где присутствовали Владимир Беклемишев, Валентин Серов, Александр и Леонтий Бенуа, Николай Рерих, Борис Кустодиев, Василий Матэ, Сергей Дягилев, Лев Бакст, Кузьма Петров-Водкин, Михаил Добужинский, Игорь Северянин услышал единственную произнесённую над могилой речь Александра Блока. Особенно его поразило блоковское определение гениальности: «...гениален только тот, кому удалось расслышать сквозь... <...> ветер целую фразу...»

В автобиографической поэме «Падучая стремнина» Игоря Северянина (часть вторая) есть такие строки:

Ах, незабвенны Александра Блока
Слова над свежей Врубеля могилой:
«Лишь истый гений может в шуме ветра
Расслышать фразу, полную значенья».

Слова из речи Блока на похоронах Врубеля поэт перефразировал в дарственной надписи Блоку на своей брошюре «Ручьи в лилиях».

«Александру Александровичу Блоку:

Поэт! Я слышал Вас на похоронах Врубеля. Незабвенна фраза

Ваша о гении, понимающем слова ветра. Пришлите лишь

Ваши книги: я должен познать их.

Игорь-Северянин.

1911— XII, 3. СПб.».