Читаем Игорь Северянин полностью

Я мог родиться только в РоссииВо мне всё русское сочеталось:Религиозность, тоска, мятеж,Жестокость, нежность, порок и жалость,И безнадёжность, и свет надежд.

В той же книге длинными столбцами записаны необходимые запасы на зиму, без чего не прожить ни семье, ни дворовой собаке... Подсчитывать на тех же страницах расходы и намечать строчки о «розах и кремозах», — снобы и раньше презирали эту северянинскую всеприемлемость. Детский талант, по глубокому определению Блока, защищал его сказочный мир.

Когда в ноябре 1919 года в Тойлу приехал Сергей Положенский, ему вновь предстал король поэтов. «...При ближайшем знакомстве (одно время мы жили с ним на одной квартире) он предложил мне вступить в его свиту как короля поэтов. До сих пор в его свите состояли: Принц Лилий — Александр Карлович фон-Эссен, Принц Сирени — Борис Николаевич Башкиров и Принц Нарциссов — Борис Васильевич Правдин. Предложил мне выбрать цветок. Я, конечно, выбрал розу».

Но Северянин ясно представлял, что необходимо врастать в новую почву, налаживать связи с эстонскими литераторами и теми русскими жителями, которые могли стать его потенциальными читателями и слушателями. Здесь не было такого антрепренёра, как Фёдор Евсеевич Долидзе, устроителя поэзоконцертов и турне, приходилось действовать самому. Вначале Северянин познакомился с Генриком Виснапу (в современной транскрипции — Хенрик Виснапуу), и в его переводе уже в сентябре 1918 года были опубликованы три стихотворения Северянина на эстонском языке, в том числе «Весенний день».

Северянин передач эстонскому издательству «Одамеэс» рукописи поэтических книг «Puhajogi» и «Creme des Violettes». Это был почти единственный его заработок. В письме редактору журнала «Русская книга» Александру Семёновичу Ященко от 20 декабря 1920 года поэт признавался:

«Если я до сих пор жив, то только благодаря чуткой Эстии; эстонский издатель выпустил три книги моих стихов, эстонская интеллигенция ходит на мои вечера (1—2 раза в год), крестьяне-эстонцы дают в кредит дрова, продукты. Русские, за редкими исключениями, в стороне. А русские издатели (заграничные, т. к. в Эстии их вовсе нет) совсем забыли о моём существовании, напоминать же им о себе я не считаю удобным».

<p><strong>На эстонских подмостках</strong></p>

22 марта 1919 года состоялось первое выступление Северянина в Таллине в Русском театре при участии артистов театра — Арбениной, Рахматова, Владимировой и др. Следующий поэзовечер «Стеше des Violettes» в Таллине в Русском театре при участии Вини Лайне прошёл 29 мая. Сближение с эстонскими писателями особенно ярко проявилось на вечере эстонских поэтов Генрика Виснапу, Аугуста Гайлита и других в Нарве в помещении Эстонского собрания 23 августа 1919 года. Псевдоним Северянина был произнесён по-эстонски: Игорь Pohjalane!

В Эстонском литературном музее хранится почтовая карточка с рекламой поэтических книг Марие Ундер, Артура Адсона, Генрика Виснапу, Аугуста Гайлита, Фридеберта Тугласа и Иоганнеса Семпера. На лицевой стороне в дружеском шарже авторы изображены за столом. На обороте — их автографы на память Игорю Северянину о его первом выступлении в Тарту 28 октября 1919 года (сделаны карандашом на эстонском языке).

Отношения складывались равноправно — Северянин стремился сделать эстонскую поэзию достоянием русских читателей и готовил сборник переводов «Поэты Эстонии». Владея языком на бытовом уровне, он пользовался при переводе подстрочниками. Судя по сохранившимся письмам, эстонские коллеги не только проявляли интерес к работе Северянина, но и оказывали помощь. Аугуст Алле сообщал ему 14 января 1922 года, что Туглас по его просьбе «получил ответ от Реймана, что он родился в 1893 г.». При этом обращался к поэту: «Дорогой Игорь Pohjalane!»

Борис Правдин спешил порадовать 3 апреля 1920 года: «На днях, возвращаясь домой в 12-м часу вечера, я слышал как какой-то джентльмен, идя в одиночестве по улице, во всё горло распевал “Весенний день горяч и золот” на Ваш мотив. Явление для Tartu весьма примечательное».

В рецензии на первый концерт из цикла выступлений поэта 1,6,8, 14, 29 сентября в Таллине в зале ресторана «Мои Repos» («Последние известия», 3 сентября) сообщалось под рубрикой «Театр»:

«Концерт — “Villa Mon Repos”

(Первая гастроль Игоря Северянина)

На концертной эстраде “Villa Mon Repos” впервые выступил Игорь Северянин. <...> При совершенно смолкнувшем зале Северянин прочёл ряд поэз преимущественно из сборника “Громокипящий кубок”, как известно, наиболее интересного.

Как воспоминание далёких петербургских времён, безвозвратно канувших в Лету, прозвучали напевные строки “Письма голубого”, “Ананасов в шампанском”, “В жёлтой гостиной серого клёна” и много другого, что поэт неустанно читал, отвечая на несмолкавшие вызовы публики. Кажется, так в “Mon Repos” не принимали ещё никого».

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное