Игра ангела

На сей раз не было ни эффекта неожиданности, ни мизансцен в стиле тремендизма,[58] ни гулких сырых и темных подвалов. Меня привели в просторное светлое помещение с высокими потолками. Оно навевало мысли о религиозном колледже для богатых с большим распятием у входа. Комната располагалась на втором этаже полицейского управления, и из окон можно было увидеть людей и трамваи, начавшие утреннее дефиле по Виа-Лайетана. В середине комнаты стояли два стула и металлический стол. Они казались крошечными, теряясь в обширном пустом пространстве. Грандес проводил меня к столу и потребовал, чтобы Маркос и Кастело оставили нас наедине. Полицейские подчинились приказу с большой неохотой и не сразу. Можно было почуять вкус ярости, которой они оба дышали. Грандес дождался их ухода и вздохнул с облегчением.

— Я думал, вы бросите меня на съедение львам, — обронил я.

— Сядьте.

Я послушался. Если бы не взгляды Маркоса и Кастело, которыми они наградили меня на прощание, железная дверь и решетки на окнах, никто бы не заподозрил, что мои дела плохи. Окончательно меня в этом убедили термос с горячим кофе, пачка папирос, положенная Грандесом на стол, но главное — его спокойная и обходительная улыбка. Чересчур уверенная. Инспектор был настроен весьма серьезно.

Он уселся напротив меня и открыл папку, из которой вынул пачку фотографий, и стал неторопливо раскладывать их на столе, одну за другой. На первом снимке я увидел мертвого адвоката Валеру в кресле у камина. Рядом с ним легла фотография трупа вдовы Марласки, вернее, того, что от него осталось вскоре после извлечения со дна бассейна в доме на шоссе Вальвидрера. Третий снимок представлял человечка с изуродованным горлом, походившего на Дамиана Роуреса. С четвертой фотографии на меня смотрела Кристина Сагниер, и я сообразил, что она сделана в день свадьбы Кристины с Педро Видалем. Две последние фотографии являлись студийными портретами моих прежних издателей, Барридо и Эскобильяса. Аккуратно выровняв в ряд шесть фотографий, Грандес устремил на меня непроницаемый взгляд и выдержал минутную паузу, наблюдая за реакцией на фотографии или отсутствием таковой. Затем с беспредельной бережливостью он отмерил две чашки кофе и одну подтолкнул ко мне.

— Прежде всего мне хочется дать вам возможность рассказать мне все, Мартин. В удобной вам форме и без спешки, — сказал он наконец.

— Это не поможет, — ответил я. — И ничего не изменит.

— Вы предпочитаете, чтобы мы устроили вам очную ставку с другими возможными подозреваемыми? Вашей помощницей, например? Как ее зовут? Исабелла?

— Оставьте ее в покое. Она ничего не знает.

— Так убедите меня.

Я бросил взгляд на дверь.

— Из этой комнаты только один выход, Мартин, — сказал инспектор, показывая мне ключ.

Я вновь ощутил тяжесть револьвера в кармане пальто.

— С чего мне начать?

— Вы писатель. Я прошу только говорить мне правду.

— Я не знаю, в чем она состоит.

— Правда — это то, что причиняет боль.

На протяжении более двух часов Виктор Грандес ни разу не раскрыл рта. Он слушал внимательно, кивал в подходящий момент и время от времени делал пометки в блокноте. Сначала я смотрел на него, но вскоре начисто забыл о его присутствии. Как выяснилось, я рассказывал историю самому себе. Слова возвратили меня в прошлое, казалось, давно канувшее в небытие, к той ночи, когда у дверей редакции газеты убили отца. Я вспоминал время, проведенное в газете «Голос индустрии», годы, когда я выживал, сочиняя по ночам рассказы, и первое письмо, полученное от Андреаса Корелли, сулившее большие надежды. Я описал первую встречу с патроном у водосборника и дни, когда все мои перспективы сводились к неминуемой скорой смерти. Я поведал ему о Кристине и Видале, и о романе, финал которого мог бы предвидеть всякий, кроме меня. Я рассказал о двух написанных мною книгах, из которых одна вышла под моим собственным именем, а другая под именем Видаля, об утрате жалких надежд и о вечере, когда у меня на глазах мать выбросила в урну единственное, что я создал хорошего в жизни. Я не пытался разжалобить инспектора и не надеялся на его понимание. Я всего лишь пытался нарисовать воображаемую карту событий, которые привели меня в итоге в эту комнату и к ощущению абсолютной опустошенности. Я вернулся в особняк напротив парка Гуэль, к той ночи, когда патрон сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться. Я сообщил, как зародились у меня первые подозрения и что удалось раскопать из истории дома с башней. Я рассказал о странной смерти Диего Марласки и той паутине обмана, которой меня опутали со всех сторон. Вернее, я запутался в ней сам в угоду своему тщеславию, алчности и желанию жить любой ценой. Жить, чтобы рассказать эту историю.