Игра без правил

Он поднял со стола «Уолл-стрит джорнал». Под ним оказалась синяя видеокассета. Он взял ее и протянул мне. Затем сунул руку в карман халата, достал ключ и бросил в мою сторону. Ключ подпрыгнул на столе, но я поймал его, когда он отскочил от стекла.

— Это ключ от комнаты Вивиан. Полагаю, ты еще не забыл дорогу. Тебе стоило бы подняться туда, воспользоваться видеомагнитофоном и посмотреть фильм. Возможно, это подогреет твои амбиции.

— Нет у меня никаких амбиций. По отношению к вашей дочери точно.

— Когда-то были.

— «Когда-то» кончилось.

— Тогда подумай о деньгах.

Я посмотрел на кассету с фильмом и положил ее на стол. Затем подумал о Мэтсоне и взглянул на яхту, такую белую, словно это была статуэтка из слоновой кости. Она утратила свою невинность, как троянский конь поутру. Полковник не сводил с меня глаз. Несколько мгновений я размышлял, затем взял кассету и встал.

— Апельсиновый сок слишком сладкий, — сказал я.

Не дожидаясь ответа, я повернулся, прошел сквозь стеклянные двери и, прыгая через ступеньку, поднялся по винтовой лестнице, ведущей к спальням.

Даже на втором этаже дом больше походил на музей, чем на жилище. Ему недоставало человеческого тепла. Здесь не валялись раскиданные по коридору игрушки, не лежала, растянувшись на мраморных плитках, собака или кошка. Чистый дизайн и никакого комфорта. Как компьютерная программа — ни признака человечности. Здесь была картина Ботеро,[4] изображавшая семью беженцев из Уэйт-Уотчерс, еще одна, авторства Модильяни, с мальчиком на синем воздушном шаре, плывущем над разбомбленным городом. В углублении на пьедестале лежала в ленивой позе высеченная из оникса женщина. Были и другие, но будь их даже вдвое больше, пространство все равно казалось бы пустым. Слишком много света для коридора, ведущего в комнаты, где люди спят в пижамах и видят сны.

Я колебался, прежде чем войти, и на мгновение мне пришло в голову, что можно просто тихо спуститься по лестнице, покинуть дом и вернуться к машине, не прощаясь. Человек, которого я когда-то считал другом, лежал мертвым на яхте, в руке у меня был фильм о женщине, которую я не хотел видеть. Я пришел сюда, в душе надеясь, что снова столкнусь с Вивиан, хотя в каком-то странном, шизофреническом отрицании не позволял себе думать о том, что я скажу, если мы встретимся. Теперь мое желание должно было исполниться. Я держал его в правой руке.

Я открыл дверь и затворил ее за собой. Здесь ничего не изменилось, и все же назвать это комнатой Вивиан было бы не совсем верно. С тех пор как Вивиан бросила Смит-колледж, она уже несколько лет жила в собственной квартире на Саут-Бич. Но в доме с восемнадцатью спальнями, большинство из которых пустовало, не имело смысла что-либо менять, и теперь при необходимости она находила здесь убежище от новой жизни.

Это была комната девушки-подростка. В одном углу стоял бронзовый Будда, все в той же шапочке Санта-Клауса, которую она нахлобучила ему на голову, и с сигаретой, которую она сунула в угол металлических губ. Вокруг статуи она устроила миниатюрный храм из каменных плит, поднимавшихся лесенкой. Две ладанки по обеим сторонам Будды пустовали, последняя палочка догорела до основания.

Она давно не бывала здесь. Две дюжины высохших цветочных стеблей свисали из ваз, как костлявые пальцы, а по всему полу перед алтарем валялись сухие, как бумага, лепестки красных и желтых роз. Я стоял, оглядываясь, как вуайерист, застрявший в воспоминаниях.

Тут был огромный тикового дерева туалетный столик из Камбоджи. Чтобы поднять его, потребовалось бы четверо сильных мужчин. Вдоль зеркала стояли рядком старомодные пульверизаторы, некоторые до сих пор полные духов. На стенах висели фотографии ее семьи, сделанные во Вьетнаме: на одной была Вивиан с матерью, обе в белых платьях, и полковник, тогда еще капитан, совсем молодой, темноволосый, в форме. Они спокойно улыбались на фоне большого белого шале, по виду как из французского пригорода. Рядом стоял потрепанный армейский джип, вполне сочетавшийся с формой полковника, но не с домом позади. Две несовместимые картины, соединенные воспоминанием, случаем и войной.

Все это, конечно, совершенно не вязалось с плакатом группы «Аэросмит» на одной из зеленовато-голубых стен или курчавого Хендрикса с гитарой — на другой, так же как белый плюшевый мишка с красной лентой на шее не вязался у меня в голове с образом женщины, которую я знал. Только покойник или человек, которому недолго оставалось жить, мог не вспомнить сейчас тот первый раз, когда я увидел Мистера Банни. Почему этот первый раз должен был произойти именно здесь, когда ее отец спал, а не в квартире на Саут-Бич, я так и не понял, понял только, что впутался в историю, в хитросплетениях которой разбираться не намерен.