Игра Джеральда

Она перевела взгляд на дрожащую правую руку; поднеся ее ко рту, она попыталась зубами вытащить осколки стекла, торчащие из-под ногтя большого пальца. Стекло поддалось, потом застряло между зубами, глубоко вонзаясь в розовую мякоть десны. Джесси почувствовала, как кровь наполняет рот, вязкая, как вишневый сироп, и сладковато-соленая на вкус. Джесси даже не обратила внимания на эту новую рану — она выдержала и намного худшее, — а потом еще покрепче стиснула зубы и вытащила осколки из пальца. После этого Джесси выплюнула их на кровать вместе со сгустками теплой крови.

— Отлично, — пробормотала она и начала протискивать ся между стеной и спинкой кровати.

Отодвинуть кровать от стены оказалось намного легче, чем она ожидала, но Джесси никогда не сомневалась, что кровать сможет отодвинуться, стоит только найти подходящую точку опоры. Теперь у Джесси был упор, и она начала толкать ненавистную кровать по гладкому паркету. Ножки кровати заскользили вправо, потому что она могла толкать только слева, но Джесси и это приняла в расчет. Она уже реализовала половину своего элементарного плана. «Если удача приходит, — подумала Джесси, — то она приходит во всем. Ты можешь изрезать всю руку, но зато не наступишь ни на один осколок разбившегося стакана. Так что продолжай двигать эту кровать, дорогая, и продолжай считать своих…»

Ее нога споткнулась о какой-то предмет. Джесси посмотрела вниз и увидела, что она ударилась о пухлое правое плечо Джеральда. Капающая с ее руки кровь попала ему на грудь и лицо. Одна капля упала прямо на голубой открытый глаз. Джесси не испытывала к нему жалости, не испытывала к нему ненависти и не чувствовала к нему любви. Она чувствовала ужас и отвращение к самой себе за то, что все чувства, переполнявшие ее все эти годы, — так называемые цивилизованные ощущения, составлявшие любой костяк мыльной оперы, ток-шоу или радиопрограммы, — оказались настолько мелкими и ничтожными по сравнению с инстинктом выживания, сметавшим все остальное на своем пути, как скребок бульдозера. Но она подумала, что если бы в подобной ситуации очутилась Джульетта, то и она поступила бы так же.

— Прочь с моей дороги, Джеральд, — сказала она и пнула его ногой (отметив про себя большое удовольствие, с которым она это сделала). Джеральд отказался сдвинуться с места, как будто химические процессы, происходящие в его разлагающемся теле, приклеили его к полу. Потревоженные мухи поднялись жужжащим облаком вверх. Вот и все.

— Черт с ним, — решила Джесси и снова толкнула кровать. Ей удалось переступить через Джеральда правой ногой, левая же при этом наступила ему прямо на живот.

Давление вызвало долгий хрипящий звук в его горле, и небольшое количество газа вырвалось из его открытого рта.

— Ты сам виноват, Джеральд, — пробормотала Джесси и направилась дальше, даже не оглянувшись на него. Теперь она смотрела только на шифоньер, где лежали ключи.

Как только она миновала Джеральда, мухи ковром снова облепили его тело и продолжили свою работу. Сделать нужно было еще так много, а времени совсем не оставалось.

32

Больше всего Джесси боялась, что кровать зацепится за дверь ванной комнаты или за угол, и ей придется отступать назад, напоминая женщину, сидящую за рулем и старающуюся втиснуть огромную машину на крошечную парковочную стоянку. Как выяснилось позже, то, что кровать двигалась немного вправо, было просто великолепно. Джесси только один раз внесла коррективы в траекторию движения, кровати, подталкивая свой край кровати немного вперед, чтобы быть уверенной, что другой примкнет к шифоньеру. Это случилось, когда она толкала кровать, — толкала, опустив голову и вцепившись обеими руками в столбики, — первый приступ головокружения… Она оперлась на стенку, выглядя при этом как женщина, которая напилась до такой степени, что не может стоять на ногах, и делает вид, что ее неверные движения — это танец в объятиях воображаемого партнера. Джесси подумала, что лучшее определение будет «головопомутнение». Доминировало чувство потери — не только мыслей и силы воли, но и чувствительности. На какое-то мгновение ей почудилось, что она не на Черном озере и не на озере Кашвакамак, а где-то в абсолютно другом месте — скорее, на берегу океана, а не озера. Пахло не устрицами и медными монетами, а морской солью. Это был день солнечного затмения, единственное, что совпадало. Она вбежала в кусты ежевики, чтобы отделаться от какого-то мужчины, какого-то другого папочки, желающего сделать нечто большее, чем ее собственный отец на заре ее юности.