Игра Джеральда

Джесси проснулась в мягком, молочном сиянии рассвета, с ошеломляющим и зловещим воспоминанием о женщине, все еще властвующим над ее умом. О женщине с седеющими волосами, собранными на затылке в тугой пучок, о женщине, которая стояла на коленях перед кустом ежевики, выставив на обозрение подол своей комбинации, о женщине, которая смотрела вниз, через сломанные доски, и вдыхала этот ужасный нежный запах. Джесси не вспоминала об этой женщине в течение многих лет, но теперь в ее памяти, освеженной сном, который восстанавливал события 1963 года и который был не просто сном, опять возник этот образ. Джесси показалось, что ей было даровано некое супервидение того дня, видение, которое было вызвано, возможно, стрессовой ситуацией, а потом снова потеряно по той же причине.

Но это было неважно, как и то, что случилось с отцом на террасе, и то, что случилось позднее, когда она обернулась и увидела его в дверях спальни. Все это произошло давным-давно, а что касается происходящего прямо сейчас…

«Я в беде. Мне кажется, я в большой беде».

Джесси откинулась на подушки и бросила взгляд на свои подвешенные руки. Она чувствовала себя так же ошеломленно и беспомощно, как отравленное насекомое в сетях паука, желая только одного — снова заснуть (теперь без сновидений, если это, конечно, возможно), с омертвелыми руками и пересохшим горлом, находящимся сейчас в другой Вселенной. Но такое счастье не доступно было ей сейчас.

Откуда-то поблизости доносилось тихое, убаюкивающее жужжание. Первая ее мысль была о будильнике. Второе предположение, после двух или трех минут ошеломления, было о противопожарной сигнализации. Эта мысль вызвала кратковременный беспочвенный взрыв надежды, подтолкнувший ее к настоящему состоянию бодрствования. Джесси поняла, что слышимое не слишком-то напоминает сирену противопожарной сигнализации.

Звук напоминал… хорошо… напоминал…

«Это мухи, малышка, поняла? — Дерзкий голосок теперь звучал глухо и устало. — Разве ты не слышала о Летних Мальчиках? А это Осенние Мухи и их модификации, разыгрывающие Всемирную пьесу над Джеральдом Белингеймом — упомянутый адвокат и прикованная наручниками фетишистка».

— Господи, мне нужно подняться, — произнесла Джесси хриплым, надтреснутым голосом, который она почти не могла признать собственным.

«Что, черт побери, это значит?» — подумала она, в этом был и ответ — не проклятый гость, спасибо большое, — который выполнил задачу по окончательному приведению ее в состояние бодрствования. Джесси не хотела просыпаться, но она подумала, что лучше ей принять то, что есть, и использовать это состояние так, как только она сможет, и столько, сколько сможет.

«И лучше всего начать с пробуждения ладоней и рук. Если, конечно, они смогут проснуться».

Джесси посмотрела на правую руку, потом повернула голову на заржавевшей арматуре шеи (которая только полузаснула) и взглянула на левую. Она была потрясена сознанием того, что смотрит на них по-новому — смотрит на них, как на образцы мебели, выставленной в витрине магазина. Казалось, что они не имеют никакого отношения к Джесси Белингейм, и ей показалось, что в этом нет ничего странного, абсолютно; они были совершенно бесчувственны. Чувствительность начиналась где-то под мышками.

Джесси попыталась подтянуться на руках и испугалась, обнаружив, что мятеж был намного сильнее, чем она предполагала. Руки не только отказывались передвигать ее, они отказывались двигаться сами. Мысленный приказ, посланный рукам, был полностью проигнорирован. Она снова посмотрела на руки, теперь они уже не казались ей образцами мебели. Теперь они напоминали куски мяса, подвешенные на крюк в лавке мясника; из груди Джесси вырвался крик страха и злости.

Так, ладно. Руки не были случайными в ее теле, поэтому бояться или сходить из-за них с ума нет смысла. А как там пальцы? Если она сможет ухватиться ими за набалдашники кровати, тогда может быть… может быть. Пальцы казались такими же бесполезными, как и руки. После почти целой минуты попыток Джесси была вознаграждена единственным движением онемевшего большого пальца правой руки.

— Господи, — произнесла Джесси резким, пыльным и надтреснутым голосом.