В нем теперь не было гнева, только страх. Конечно, люди умирают в результате несчастных случаев, кажется, за свою жизнь она видела сотни, возможно, даже тысячи репортажей о таких смертях по телевидению в программах новостей. Носилки, уносимые от искореженных автомобилей, выносимые из-под обвалов, со свисающими ступнями из-под небрежно наброшенных простынь, пока горели здания, а свидетели случившегося с мертвенно-бледными лицами сдавленными голосами рассказывали о происшедшем. Она видела завернутую в белое фигуру, которая некогда была Джоном Белути, выносимую из отеля «Мормон» в Лос-Анджелесе; она видела каскадера Карла Валенди, потерявшего равновесие и упавшего с каната, по которому он намеревался пройти (канат был протянут между двумя отелями), и разбившегося насмерть. Программы теленовостей повторяли тогда этот эпизод снова и снова, как бы зациклившись на нем. Поэтому Джесси знала, что люди умирают от несчастных случаев,
Но Джесси знала. Это была правда. Это был просто глупый небольшой несчастный случай, вы просто качаете головой, почитывая репортаж о нем в утренней газете за завтраком; вы говорите: «Послушай, милый», и читаете статью, пока он жует грейпфрут. Просто глупое происшествие, но только в этот раз оно произойдет с ней. Упорствование ее разума в том, что это ошибка, было понятным, но неуместным. Здесь не было Отдела Жалоб, где бы она могла объяснить, что наручники были желанием Джеральда, поэтому вполне очевидно, что ее нужно освободить. И если ошибка может быть исправлена, то Джесси первая должна быть на очереди.
Джесси откашлялась, открыла глаза и заговорила с потолком.
— Господи! Послушай минуточку, хорошо? Мне нужна помощь, действительно нужна. Я попала в беду, и я боюсь. Пожалуйста, помоги мне выбраться отсюда, ладно? Я… гм… я молюсь во имя Иисуса Христа. — Она попыталась расширить свою молитву, но смогла выдавить из себя только то, чему когда-то научила ее Нора Калиган. Молитва, которая теперь звучала, как слова преуспевающего самонадеянного торговца или самого дерьмового гуру в мире: — Господи, дай мне спокойствие духа принять вещи такими, как они есть, если я не могу принять их, мужество изменить то, что я могу изменить, и мудрость, чтобы понять разницу. Аминь.
Ничего не изменилось. Она не ощущала ни спокойствия, ни мужества, ни мудрости. Она по-прежнему была женщиной с омертвелыми руками и мертвым мужем, прикованной к кровати, как дворняжка, посаженная на цепь и оставленная умирать на пыльном заднем дворе, пока ее забулдыга-хозяин отбывает тридцатидневное наказание в городской тюрьме за вождение машины без прав, да еще в нетрезвом — виде.
— О пожалуйста, сделай так, чтобы мне не было больно, — тихим дрожащим голосом попросила Джесси. — Если я умираю, Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы это не было больно. Я, как ребенок, боюсь боли.
— Ладно, не спорю, думать о смерти было не очень умно. А что же остается делать?