Игра Джеральда

«Нечестно, — возразила часть ее ума. — Нечестно, Джесси!»

Но это было честно, и Джесси знала это. Сэлли была далеко не идеальной матерью, особенно в те годы, когда семейная жизнь с Томом стала пробуксовывать, как старенький автомобиль с неисправным мотором. В ее поведении в эти годы была какая-то паранойя и даже неразумность. По каким-то причинам ее тирады и подозрения чаще всего доставались Виллу, но иногда она пугала и своих дочерей.

Эта темная сторона теперь забылась. Письма, получаемые Джесси из Аризоны, были банальными, утомляющими ее записками старенькой леди, вспоминающей об их детстве, как о мирном, счастливом времени. Очевидно, она забыла, как кричала что есть мочи, когда Мэдди забыла завернуть использованный тампон в туалетную бумагу, прежде чем выкинуть его в мусорное вёдро, что убьет ее, или как в воскресное утро без причины, которую Джесси так никогда и не узнала, ворвалась к ней в спальню и швырнула в Джесси пару туфель на шпильках, а затем вылетела, как фурия.

Иногда, когда она получала письма или открытки от матери: «Здесь все хорошо, милая, Мэдди пишет добросовестно, у меня улучшился аппетит с тех пор, как похолодало». — Джесси чувствовала настойчивую потребность схватить трубку телефона, позвонить матери и крикнуть:

«Неужели ты все забыла, мама? Неужели ты забыла тот день, когда швыряла в меня туфли и разбила мою любимую вазу, а я плакала, потому что думала, что он в конце концов раскололся и рассказал тебе, хотя со дня солнечного затмения прошло уже три года? Разве ты забыла, как часто пугала нас своими криками и слезами?»

«Это нечестно, Джесси. Нечестно и немилосердно».

— Может быть, это и нечестно, но это правда.

Если бы она знала, что случилось в тот день…

Ее мама могла и не прийти и не сказать прямо об этом, но — но она бы поверила, что это была вина Джесси, и она действительно подумала бы, что это было сознательным соблазнением со стороны Джесси. А от скрипящего колеса не так уж далеко и до Лолиты,[14] ведь так? А знание того, что нечто сексуальное произошло между ее дочерью и мужем, вполне возможно, заставило бы ее перестать думать об уходе из семьи и действительно сделать это.

«Поверить в это? Ты знала, что она поверит».

В этот раз голос благопристойности не стал надоедать своими возражениями, и неожиданное озарение снизошло на Джесси: ее отец прекрасно понимал то, на осознание чего Джесси понадобилось почти тридцать лет. Он знал действительную расстановку сил точно так же, как знал об акустическом эффекте гостиной-столовой в их доме у озера.

Ее отец использовал ее разным образом, а не только так, как в тот день.

Джесси ожидала потока отрицательных эмоций от этого печального открытия; в конце концов, она была использована в своей игре мужчиной, чьим главным делом было любить и защищать ее. Но ничего не нахлынуло на нее. Возможно, частично из-за того, что эндорфин все еще продолжал действовать в ее крови, но у нее появилась мысль, которая еще больше успокоила ее: «Не важно, насколько это было грязным делом, в конце концов ей удалось выбраться из него». Ее основными эмоциями было удивление, что она так долго могла сохранять эту тайну, и сильное смущение. Сколько выборов, прямо или косвенно, было сделано ею под влиянием того, что случилось в последние минуты, проведенные ею на папиных коленях, пока она разглядывала огромное темное пятно на небе через два или три слоя закопченного стекла? И было ли ее теперешнее состояние результатом того, что случилось в день солнечного затмения?