Игра Джералда

Ты меня любишь?  – снова спросил он. И хотя у нее появилось страшное предчувствие, что такой простой и правильный ответ сейчас станет неверным, но у нее не было выбора – ей было всего десять лет. И она ответила, что любит.

Свидетеля, свидетеля!  – молил Марвин, затихая.

Отец дернулся, и эта твердая штука еще сильнее уперлась ей в попу. И Джесси вдруг поняла, что это уж точно не рукоятка отвертки или молотка из ящика с инструментами в кладовке. И ощущение тревоги на миг сменилось чувством мстительного удовольствия. И предназначалось оно скорее матери, чем отцу.

Так тебе и надо, это все потому, что ты меня не любишь,  – подумала Джесси, разглядывая темный диск на небе через несколько слоев закопченного стеклышка. – Вот что мы обе с тобой получили.  – А потом все начало расплываться в глазах, и удовольствие испарилось. Осталось лишь пронизывающее чувство тревоги. О Боже,  – подумала Джесси. – Это сетчатка… Наверное, я обожгла сетчатку.

Рука на бедре скользнула ей между ног и накрыла промежность. Он не должен так делать, подумала Джесси. Совершенно неподходящее место для его руки. Если, конечно, он не…

Он ласкает тебя,  – внезапно воскликнул голос внутри головы.

Позже – во взрослой жизни – этот голос, который она окрестит примерной женушкой, не раз ее раздражал. Иногда предостерегал, часто обвинял и почти всегда что-нибудь отрицал. Все неприятное, унизительное, болезненное – все со временем пройдет, если усердно не обращать на это внимания. Таким было жизненное кредо женушки. Этот голос с ослиным упрямством утверждал, что черное – это белое, и наоборот. Иногда даже (в особенности в одиннадцать и двенадцать лет, тогда Джесси еще называла этот голос мисс Петри, в честь учительницы во втором классе) она зажимала уши руками, чтобы не слышать этот рассудительный голос. Но это было бесполезно, ведь он звучал с той стороны ушей, куда Джесси попросту не могла добраться. Но в те минуты растущего смятения, когда над восточной частью штата Мэн погасло солнце, а звезды горели в глубинах озера Дак-Скор – именно тогда, когда маленькая Джесси поняла (вроде как), что делает рука отца у нее между ног, – этот голос был пропитан лишь добротой и практичностью. И она с паническим облегчением ухватилась за его слова.

Он всего лишь ласкает тебя, Джесси, просто ласкает и ничего больше.

Ты уверена?  – беззвучно крикнула она в ответ.

Да, –  твердо ответил голос. И с течением лет Джесси поймет, что этот голос почти всегда  уверен, и не важно, прав он или нет. – Папа считает, что все это шутка, только и всего. Он даже не подозревает, что это пугает тебя, так что не открывай рта, а то испортишь этот чудесный день. Это все ерунда.

Не верь ей, лапуля!  – вступил в разговор новый суровый голос. – Иногда он ведет себя так, словно ты его  девушка, черт побери, а не дочь. И именно так он ведет себя и  сейчас! Он не  ласкает тебя, Джесси! Он тебя  трахает!

Она была почти уверена, что все это вранье, потому что это странное и запрещенное слово со школьного двора относилось к действию, которое нельзя совершить только рукой. Но сомнения все равно оставались. С внезапным ужасом она вспомнила, как Карен Окойн рассказывала, что ни в коем случае нельзя позволять мальчику засунуть язык тебе в рот, потому что из-за этого в горле может завестись ребенок. Карен говорила, что иногда такое случается, и девушка, которая попробует вытошнить из себя ребенка, скорее всего умрет, и ребенок тоже умрет. Я никогда не позволю мальчику поцеловать себя по-французски,  – сказала Карен, – может быть, я полежу на нем, если буду очень сильно его любить, но я не хочу, чтобы у меня в горле завелся ребенок. Как же я тогда буду ЕСТЬ?

В тот раз эта теория беременности показалась Джесси совершенно безумной. Кому, как не Карен Окойн, которую вечно мучил вопрос, выключается ли свет в холодильнике, когда ты закрываешь дверь, могла прийти в голову такая дребедень?! Но теперь, как ни странно, эта бредовая мысль показалась ей очень логичной. Представь, просто представь, что это правда. И если от языка мальчика в горле может завестись ребенок, если такое  возможно, тогда…

А твердая штука все упиралась ей в попку. И это была вовсе не рукоятка отвертки.