Игра Джеральда

— Да, — ответил он тем же самым странным, размытым тоном. — Конечно, Сорванец. Даже намного более волнующе, чем я думал.

Прошло еще какое-то время. В отражателе луна продолжала наплывать на солнце, после пяти двадцати пяти, а потом пяти тридцати. Почти все внимание Джесси теперь было сконцентрировано на уменьшающемся изображении в коробке с отражателем, но какая-то смутная часть ее осознавала, какие твердые сегодня у него колени. Что-то прижималось к ней снизу. Это не было неприятно, но давление было настойчивым. Джесси ощущала это, как ручку какого-то инструмента — отвертки или молотка.

Джесси снова изогнулась, желая найти более удобное место на коленях отца, и Том сделал несколько свистящих вздохов сквозь зубы.

— Папа? Я очень тяжелая? Я сделала тебе больно?

— Нет, ты хорошая.

Джесси взглянула на свои часики. Пять тридцать семь. Четыре минуты до полного затмения, может быть, немного больше, если часы спешат.

— Я уже могу смотреть через стекло?

— Еще нет, но уже скоро. Сорванец!

Джесси слышала, как Дэбби Рейнольдс поет что-то типа:

«Старый филин… ухает в глубине…

Тэмми… Тэмми… Тэмми влюблена».

Потом неприятно завыли скрипки, и диск-жокей, заменив пластинку, сказал, что в Ски Тауне (США) темнеет (так дикторы почти всегда называли Северный Конвей), но у них там такая сильная облачность, что невозможно наблюдать солнечное затмение. Ведущий сообщил также, что на улицах полно разочарованных людей в солнечных очках.

— А мы не разочарованные люди, правда, папа?

— Вовсе нет, — согласился он. — Мы самые счастливые люди во Вселенной.

Джесси снова уставилась в коробку с отражателем, забыв обо всем на свете, кроме тоненького полумесяца, который она теперь могла наблюдать, даже не щуря глаза за стеклами солнечных очков. Темная серповидная тень с правой стороны, которая сигнализировала о начале затмения, теперь сменилась сияющим серпиком слева. Серпик был настолько ярким, что, казалось, он плавает на поверхности отражателя.

— Посмотри на озеро, Джесси!

Джесси взглянула, и ее глаза расширились от удивления за стеклами очков. Увлекшись наблюдением изменяющегося изображения в коробке, Джесси не замечала, что происходит вокруг нее. Пастельные краски поблекли, прекратившись в древние акварели. Несвоевременные сумерки, великолепные и пугающие одновременно для десятилетней девочки, сгущались вокруг Черного озера. Где-то в лесу встревоженно ухала сова. Внезапно Джесси почувствовала дрожь, пробежавшую по ее телу. По радио закончилась реклама, и начал петь Марвин Гайе:

«О, слушайте все, особенно вы, девочки.
Разве это правильно оставаться одному,
Если тот, кого ты любишь, никогда не бывает дома?»

Откуда-то с севера снова донеслось уханье совы. Это был пугающий звук, очень пугающий. Когда она снова вздрогнула, Том обнял ее. Джесси с благодарностью прижалась к его груди.

— У меня мурашки бегают по телу, папа.

— Это не продлится долго, сладенькая. Возможно, ты больше никогда в жизни не увидишь этого. Попытайся не сильно бояться, чтобы насладиться виденным.

Джесси посмотрела в коробку с отражателем. Там ничего не было.

«Я слишком сильно люблю, иногда говорят мне друзья…»

— Папа? Папочка? Оно ушло. Могу я…

— Конечно, теперь пора. Но когда я скажу, что пора остановиться, ты прекратишь. Без возражений, поняла?

Она поняла. Сама мысль об ожоге сетчатки глаза — ожоге, о котором ты даже не догадываешься, а потом оказывается уже слишком поздно, чтобы исправить что-то — напугала ее еще сильнее, чем ухающая в лесу сова. Но другого выхода не было, теперь это уже происходило. Выхода не было.

«Но я верю, — пел Марвин. — Да, я верю… что именно так нужно любить женщину».

Том Махо дал Джесси одну из кухонных рукавичек-ухваток и три кусочка закопченного стекла. Он дышал учащенно, и внезапно Джесси почувствовала к нему жалость. Солнечное затмение довело его почти до дрожи, но ведь он был взрослым, поэтому не должен был пугаться. По многим причинам взрослые были несчастными созданиями. Джесси захотелось повернуться и успокоить его, но потом она решила, что, возможно, от этого он почувствует себя только хуже.