Игра Герцога

И эта мысль прозвучала в голове как-то странно. Он вновь остановился, решил — а, может быть, вот именно теперь решается его судьба, и можно упустить единственный выпавший за всю жизнь шанс? Изменить себя, и всё вокруг? Пойти к шахте, чтобы потом направить многомиллионные средства на преображение России, сделать всё то, что только грезилось когда-то в столице ему и его соратникам? Сделать это хотя бы ради памяти, чести и славы друзей, которые погибли, и тех, кто мучается сейчас на каторгах? А ведь с помощью денег, скорее всего, в погрязшей взяточной России можно кого угодно спасти и достать хоть с края света!..

«Нет, нет, и нет!» — останавливал бешеный ход мыслей Антон Силуанович. Он не так силён, как хотел бы быть, и именно это понимание теперь вместе со свежим ночным воздухом приводило его мысли в порядок. Молодой барин шёл аллеей зажжённых фонарей, которые светили в ночи, напоминая большие и тёплые яблоки. И представлялось, как окажется он в уютном тёплом вагоне, сядет на обитое красным бархатом сидение, расположится у окна. Тронется состав, исчезнет навсегда ненавистный Лихоозёрск, который хотел бы забыть, и останется здесь нераскрытая для него тайна старинной, полной золота шахты… а он забудет обо всём и будет смотреть на смутное движение лесов в окне, на то, как синеют дымно в ночи перелески, проносятся редкие, невзрачные станции…

Может, ему удастся уснуть, и, когда он откроет глаза, уже рассветёт. Пройдёт день, другой в пути, не раз нужно будет пересесть, чтобы в конечном счёте оказаться… где? Если бы только знать. В каком-нибудь тихом и спокойном месте, где вообще не знают зим, и его — Антона Силуановича, тоже никто не знает. Пожалуй, это самое важное. Там ему суждено будет раствориться, наверное, выправить новые документы, назваться другим именем, и во всём стать другим.

И вот он — ночной зимний перрон. Из тёмных сумерек, разрезая огнями пространство, подошёл и с лязгом остановился дилижанс, и молодой барин невольно залюбовался им. Не знал, как поступить дальше…

Из вагона первого класса сошла дама, ей подали тёмно-вишнёвого цвета саквояж. Укутав руки в муфту из лисьей шерсти, она посмотрела на растерянного и уставшего молодого господина в цилиндре:

— Не будете ли так любезны помочь мне, милейший Антон Силуанович?

* * *

Начальник полиции Николай Голенищев покинул самый роскошный особняк Лихоозёрска в прекрасном настроении. Причинами тому, возможно, служили столь радушно предложенные рюмочки лучшего французского коньяка, а может быть — что вернее всего, и пачка ассигнаций, что теперь так удачно нашла себе место в его кармане. Снова возвращаться в участок так не хотелось, и исправник решил отпустить поджидавшую его полицейскую подводу, немного пройтись пешком. Тянуло перекинуться с кем-нибудь парой-тройкой ничего не значащих фраз, и Голенищев, широко улыбаясь, поприветствовал Лавра Семёновича Каргапольского — тучного, степенного винозаводчика. Он был известен по всей округе как довольно крепкий хозяйственник. Только продукция его, при всём уважении, не шла ни в какое сравнение с винами из погреба Еремея Силуановича, считал исправник, который знал в этом вопросе толк.

О предстоящей вечером встрече у богатого барина они и повели разговор:

— Да, разумеется, непременно буду! — сказал пузатый винозаводчик, достав карманные золотые часы. Он вовсе не спешил, но лишний раз продемонстрировать роскошь и блеск — это было в его духе.

Голенищев, раскрасневшись ещё сильнее от морозца, решил задеть самую больную для этого толстяка тему:

— А не переживаете ли, уважаемый Лавр Семёнович, что наш дорогой господин Дубровин вновь начнёт высказываться — по своему обыкновению, и тем самым испортит вам всё настроение…

Видный купец, владелец текстильной мануфактуры «Дубровин и наследники» тоже пользовался уважением далеко за пределами этих мест, он был известен не только по всему северу, но и на Волге. Причиной тому — его изрядный капитал, а также авторитет среди купцов-староверов. Он крепко держался староверских убеждений, и одной из их составляющих была трезвость. Не принимал многое из общественного устройства, но винокурение — с особой яростью. Его излюбленной, и потому крылатой фразой была: «Я не вижу разницы между винозаводчиками и палачами». Такие слова, конечно же, приводили в замешательство, а подчас — в нервное исступление господина Каргапольского.

Человек обыкновенно флегматичный и во всём сдержанный, после едких высказываний Дубровина он вступал в спор, порой теряя самообладание, чем приводил в восторг хозяина самого гостеприимного в Лихоозёрске особняка. Еремей Силуанович частенько шутил, что жаркие споры о народной трезвости и судьбах винного производства придают вечерам в его доме особый шарм.

— Вы уж не примените, в случае новых нападок, меня сегодня поддержать,– Лавр Семёнович раздувал щёки, шумно дышал, улавливая при этом терпкие запахи от исправника. — Вы же в этих вопросах, насколько я смею понимать, человек рассудительный и благоразумный.