Игра Герцога

Нужно попасть домой, и решить там всё безжалостно и без лишних слов, которые никому не нужны. Затем поехать к Солнцеву-Засекину, провести там время до полуночи или даже задержаться ещё… Затем опять вернуться в участок, к тому времени из Серебряных Ключей должны доставить этого, задолжавшего… Да, о нём, кстати, стоит обмолвиться с Еремеем Силуановичем. Тот, может, и будет только рад, что его младшего братца наконец посадят за решётку, и он перестанет мелькать ненужной тенью где-то рядом. Но это непременно стоит обсудить с глазу на глаз.

Убийство жены стояло в этой цепочке как самое обыденное и не требующее долгого внимание действие…

«Значит так, ещё раз», — думал Голенищев. Он вернётся домой только под утро, чтобы лишний раз убедиться, что жена мертва, и никто по этому случаю пока не поднял тревоги. Вроде бы и некому, прислугу на вечер они отпускали, она приходила только после восьми часов утра. После Голенищев найдёт, как лучше объявить о внезапной кончине Марии Филипповны. На него же никто и подумать не посмеет — как можно наводить тень на самого городского исправника, так любящего и ценящего супругу! Он же души в ней не чаял, на руках носил, курортами обеспечивал! Так будут говорить в обществе. К тому же есть масса свидетелей, где и чем он был занят весь день и ночь. Столько достойных людей это подтвердят! Хотя никакие показания, конечно же, и не потребуются, ведь он возьмёт разбирательство под личный контроль.

«А может, и не надо убийства? Как-то можно подстроить под несчастный случай», — подумал он, а Мой Мефистофель уже подбрасывал, словно дрова в печь, кучу вариантов, один лучше другого — «Отравилась непонятными сладостями из татарской лавчонки», «Упала с лестницы и повредила шею», «Перебрала со снотворными», а ещё лучше — «Уснула навсегда от дрянных капель „Laudatum opium“ из аптеки Залмана».

Когда в зимних сумерках угрюмый Голенищев вышел из участка, сказав при этом оставшимся на дежурстве подчинённым, что непременно вернётся, то на миг остановился. Вдохнув морозного воздуха, который, впрочем, не остудил, а только прибавил огня в груди, он решил добавить ещё один маленький, но подходящий по случаю пунктик в план. Тем более что времени оставалось предостаточно.

Местом этим был дом терпимости, единственное заведение подобного рода в Лихоозёрске, негласно предоставляющее особые приятные услуги. Содержался тот под покровительством Николая Киприяновича и официально именовался «Прядильным домом», о чём сообщала большая вывеска на фасаде. Но все служительницы этого весёлого дома никогда не брали в руки пряжи и, возможно, даже не знали, как она выглядит. Находилось сие «интимное учреждение» в значительном отдалении от присутственных мест в Мещанском переулке, и Николай Киприянович по обыкновению решил пройтись до него пешком, хотя путь составлял около двух вёрст. Он и прежде поступал только так, понимая нравы заштатного городишки. Зато знал точно: ни один извозчик-проныра не сможет сказать, что хоть раз подвозил самого исправника до светло-зелёного здания.

Через половину часа исправника в прихожей встречала одетая в тёмное, опушённое мехом платье хозяйка заведения. Она предпочитала, чтобы к ней обращались Софи Жосефовна, хотя в картотеке, что хранилась в кабинете у Голенищева, та проходила как Софья Герасимовна Дудик. Толстый слой пудры не мог скрыть её возраста, и, когда хозяйка борделя говорила грубым прокуренным голосом, её дряхлые щёки подрагивали, словно желе, а жирно накрашенные губы напоминали пляшущих аквариумных рыбок.

Вот и теперь она что-то лепетала и удивилась, что Николай Киприянович, который прошагал по ковру с белой дорожкой, тяжело постукивая сапогами, даже не поздоровался. Обыкновенно он был весел, и непременно узнавал, обычно походя и лишь для порядка, соблюдаются ли все относящиеся к здоровью женщин правила, закрыт ли допуск сюда для любых посторонних, непроверенных лиц. Почти каждый посетитель «Прядильного дома» имел семью, хоть и небольшой, но капиталец, и был заинтересован в том, чтобы оставаться инкогнито. Так или иначе, но даже в маленьком заштатном Лихоозёрске главам семей удавалось соблюдать круговую поруку и не выносить сор из большого содружества людей, любящих иногда потешить себя «сладким».

Все «жрицы любви» из «Прядильного дома» догадывались, что именно Николай Киприянович, а не облезлая Софи Жосефовна с её утыканной павлиньими перьями шляпой, — их настоящий хозяин и покровитель.

— Так, Джофранка у себя? — грубо сказал Голенищев.

— Конечно, конечно, проходите! Она, как всегда, ждёт вас!

Прежде чем открыть дверь, ведущую в просторную, разукрашенную в тёмно-розовых тонах и хорошо освещённую залу с фортепиано у камина, Голенищев остановился, как вкопанный.

На входе его встречало чучело огромного ворона, держащего в клюве поднос с визитками. Сам не понимая зачем, он взял одну из карточек и прочёл:

«Его свѣтлѣйшества господина великаго герцога оберъ-камергеръ Гвилумъ, Вестовой Хаоса».

— Что за чёрт! — помотав головой, Голенищев словно услышал карканье: «Пряжа! Пряжа! Да какая тут пряжа!»