— Господин Дубровин, ради всего святого! Вы же — верующий человек! Не дайте сгубить меня! Ав, ав, ав, ав, — он задыхался, как собака на поводке. — Авиналий Нил, нил, нил, ав, ав…
Прижавшись спиной к двери, Лавр Семёнович видел, как человек, спокойно переступив убитых, хладнокровно перезаряжал револьвер, и гильзы падали на примятый снег:
— Го… господи, го… господин Залман, это го… вы, аптекарь, не на… надо! — винозаводчик, широко расставив ноги в мокрых полосатых штанах, не смог договорить — ствол револьвера оказался уже у него во рту.
Когда Николай Киприянович вошёл в будуар, в нос ударил знакомый запах ароматических свечей — он угадал корицу, анис, ещё что-то. Неброский, приглушённый и потому такой интимный свет ложился на малиновые занавески, которые плотно закрывали всё, что происходило здесь, от посторонних глаз.
Джофранка — в платье с открытыми плечами и корсетом, темнокожая, с прядями роскошных пепельно-чёрных волос, с большой, придающей особый шарм родинкой над губой сидела, положив ногу на ногу, на краешке мягкого атласного пуфа. Голенищев залюбовался ею, особенно ножками, которым так шли ажурные чулки, что хотелось привстать на колено, снять и отбросить лакированную, поблескивающую туфельку, прижаться щекой и поцеловать коленку.
Но задумчивая, выглядевшая сейчас необычайно строгой и потому неприступной гетера даже не посмотрела на Голенищева, а лишь чуть повела бровью и скривила гримасу, учуяв тяжёлый перегар. Она сидела у низкого туалетного столика с зеркалом, раскладывая карты. Чадили, сильно коптя, две свечи необычной витиеватой формы и чёрного цвета, а их огоньки отражались в зеркале, будто это были два недобрых, загадочных глаза, заглядывающих в будуар из неведомого потустороннего мира.
— А я к тебе, — не выдержав молчания, и уже с меньшим огнём и решительностью произнёс Голенищев. К Джофранке он испытывал смешанные чувства. Но именно чувства, что было для него вообще несвойственно. Стоило только посмотреть на неё — и тут же пробивала дрожь, и ничего подобного никогда старый служака не переживал на своём веку. В отличие от своих товарок по «Прядильному дому», которые сплошь звались Жозефинами, Аннетами, Брижитами, Ивоннами и ещё десятком-других вычурных придуманных прозвищ на французский манер, но имея при этом в картотеке у Николая Киприяновича вполне обыденные, а порой даже грубовато-крестьянские имена, Джофранку так звали на самом деле. Она носила редкое и красивое цыганское имя, которое получила от матери — потомственной гадалки и колдуньи.
На то, что она угодила в «Прядильный дом», была воля судьбы. Несколько лет назад, когда пылкую, расцарапавшую и даже оставившую синяки на растерянных лицах полицейских девушку привели в участок, Голенищев, только взглянув на неё, испытал странный прилив сил, и потому взял на личный контроль её дело. Выяснилось, что эта залётная цыганка вздумала промышлять на вокзале Лихоозёрска, используя дар очарования и внушения. Она без труда вводила в состояние некоего помешательства богатых пассажиров, и те приходили в себя лишь спустя несколько часов, испытывая подавленность, растерянность, сильное головокружение и испуг. И, конечно же, они не находили при себе часов, кошельков, драгоценностей.
Николаю Киприяновичу оставалось только росчерком пера решить её судьбу в этом ясном деле — потому как доказательств, свидетелей и потерпевших нашлось преизрядное количество. Но они с цыганкой тогда посмотрели в глаза друг другу. Её были чёрные, страстные, злые, ни о чём не просящие, и потому надменно-независимые. Голенищев усмехнулся и решил, что обязательно укротит, и, как он любил говорить, «откушает» от сладкого пирога этой строгой дамы. Тогда он не спеша, с толком и расстановкой, а главное — с большой оглядкой занимался организацией в городе «Прядильного дома», и, не дав никакого хода вокзальной истории, определил Джофранку на содержание в это новое заведение.
На первое время он приставил к ней слежку, опасаясь, что та обчистит заведение и сбежит, но Джофранка дала понять, что напрасно Голенищев ей не доверяет. Во-первых, она сделала так, что приставленные тайно смотреть за ней девушки быстро помешались и ничего толком не смогли рассказать Николаю Киприяновичу и молили его отменить поручение о слежке, пока они вовсе не сошли с ума! Одна даже уверяла, что заглядывала в замочную скважину к Джофранке и видела, как та голая танцует и смеётся с волосатым рыжим козлом! Другая сказала, что её начало сильно и неудержимо лихорадить. Всё остановилось только после того, как она честно созналась обо всём цыганке, и та прогнала её с глаз долой.