Игра Герцога

— Ох уж мне это наследство Аввакума! — раздался хотя и опечаленный, но и с привычными надменно-издевательскими нотками голос Гвилума. Откуда тот говорил, вновь было не понять. — А ведь великий герцог имел благосклонность в своё время спуститься в темницу к этому неуёмному противленцу Аввакуму, сойти в заточение его, и давал руку, чтобы всё переменить, исправить. Но рука герцога осталась не просто пуста, Аввакум посмел плюнуть в неё! В руку, что тянулась к нему с добром и помощью! Впрочем, не о нём речь! Пусть теперь пребывает в тех чертогах, которые жаждал обрести всю жизнь.

Антон Силуанович читал книги по истории церковного раскола и хотя немного, но знал о протопопе Аввакуме, которого сожгли на костре за убеждения. Точнее, за то, что тот почитался в народе за безгрешного мученика и, нет-нет, а находил возможность даже из темницы передавать на волю свои записки-послания. Неужели мёртвый купец говорил сейчас об одной из них, и видимо, самой значимой, но до сей поры никому неизвестной?

«Есть завещание Аввакума, как победить сего тёмного посланника, и оно — в моём сгоревшем доме!» — вновь прозвучал голос, словно Авиналий Нилович из последних сил сумел прорваться к сознанию и донести эту фразу, прежде чем окончательно провалился, растаял в пучине мира, находящегося по другую сторону зеркал.

Не успел молодой барин осмотреться, как раздался новый — высокий, красивый, и до боли знакомый голос:

— Друг Антоний, ты ли это?

Так обратиться мог только он!

Он, главный зачинатель и вдохновитель их кружка вольнодумцев, красавец и романтик Саша Вигель! Рыжая девушка упоминала там, на городском вокзале, о нём. Даже показала их общее фото. Но, видимо, ошиблась, или не могла знать, когда говорила, что он жив.

— Ты? Ты! И тоже — из мира мёртвых?

— Друг Антоний, я умер сегодня ночью, вернее, с четверть часа назад, — и Саша Вигель предстал перед ним в отражении нового высокого зеркала. Блеснула золотая цепочка часов, синий ноготь надавил на кнопку, и откинулась крышка. Вигель посмотрел на циферблат, словно хотел удостовериться в точности, как давно его не стало. Пылинки по-прежнему кружили в свете косых лучей. — Да, я всё, отмучался… не успел ничего толком понять, осмотреться, как визири в тёмных колпаках сообщили мне, что, если поспешу, то успею сюда, увидеться и даже поговорить с тобой!

Саша Вигель в отражении был в изящном, подчёркивающем талию сюртуке — точно таком, как он всегда носил в Петербурге. Узкую длинную шею завершал галстук в крапинку с бусинкой-застёжкой. Щёлкнув крышкой и убрав часы, он протянул руку, чтобы пожать, и на истерзанном запястье висело тяжёлое железное кольцо, от которого тянулся и звенел обрывок цепи:

— Как видишь, не суждено нам с тобой отметить долгожданную встречу дружеским рукопожатием! Нет меня больше, сгинул на каторге. Пока ты почитывал книги и учил сельских ребят грамоте, я содрал руки, спину и душу на далёкой каменоломне, где царят холод и ветра!

— Саша, ты не можешь меня винить за то, что и как случилось со всеми нами… тогда! Я уцелел только по стечению обстоятельств. Рессора у…

— Да я понимаю, всё понимаю, — он помолчал, подняв глаза к свету, и стал на миг полупрозрачен. — Но удача улыбнулась почему-то лишь тебе одному!

— Лишь тебе одному! Лишь тебе! Одному! — раздался эхом сонм голосов. И, хотя звучали они одновременно и не в лад, но все вместе показались до боли знакомыми!

Мгновение — лучи высветили длинный ряд стоящих полукругом овальных зеркал. Из каждого внимательно, и, как показалось молодому барину, с усмешкой смотрели на него все сотоварищи из кружка вольнодумцев:

— Нас всех нет! — раздалось вновь. — Нас нет на свете! А ты — живёшь! — звучало то ли как осуждение, а то ли как приговор.

Саша Вигель скрестил руки на груди и захохотал, плечи вздрагивали. Это был он — но только внешне! Тот друг, которого знал и любил Антон Силуанович, даже в самые тёмные минуты оставался добродушным и светлым.

— Вас — нет! Вы все до единого — обман! — выкрикнул Антон Силуанович, попятившись и чуть согнув колени. Глаза блуждали по зеркалам, и все они смешались в мерцающую холодными бликами полусферу. — Тот, кто стоит на балконе, слышишь ли меня⁈ Они — не настоящие, я не верю! И как можно было сметь называть такое изуверство… Игрой?

— Ничуть! В Игре больше правды, чем в жизни! — оставив смех, Вигель тронул напомаженные, расчёсанные на пробор волосы. Другие молча и всё также оценивающе взирали с зеркал:

— Нравится тебе, или нет, друг Антоний, но следующее твоё испытание в Игре будет как раз!.. От нас! — спокойно сказал он. — Получив возможность быть здесь, мы хотим прояснить для себя, пожалуй, самое важное. По достоинству ли Судьба позволила тебе жить, а нам, таким же молодым, как и ты, — нет! Истинный ли ты был нам всем товарищ?

— Почему ты так говоришь!

— Потому что никто не имел права выжить!

«Выжить!» — подхватили холодные слова жгучие воздушные потоки подземелья, и унесли, подняв и тут же опустив полы одежды молодого барина.