Игра и мука

Думаю, что более всего повлиял Леонид Ильич Брежнев. Потому что большую часть времени, когда формировалось мое мировоззрение, я жил под ежедневным давлением газеты «Правда», подготовки к очередному съезду и выполнения решений пленума в атмосфере безумного вранья, запретов, железного занавеса, отсутствия доступа к мировой культуре, кино. Все это сформировало самое главное – быть от этого свободным. Поэтому я шарахнулся в противоположную сторону, обожженный десятилетиями системы. Нет, я не выходил с пикетами, но мыслил как либерал. Лекции профессуры Ленинградского университета, которые были довольно смелыми и откровенными, тоже повлияли. Читал самиздатовские книги от Булгакова до Фрейда, от Набокова до Солженицына. Так случилось, что в самые юные годы встретился с Юлием Даниэлем и даже некоторое время жил в его квартире на Ленинском проспекте. И это повлияло сильнее, чем годы институтских программ. У него собиралась компания, где были Синявский, Высоцкий, Давид Самойлов… Они выпивали, ужинали. И я слышал разговоры, в которых были оценки советской власти, перспектив отечественной литературы, театра. Потом был арест и суд над Даниэлем и Синявским, очередной неправедный суд, как над Бродским. Все это формировало мировоззрение.

67. У вас есть враги? Антагонисты? Люди, вызывающие у вас ненависть или презрение?

Почти нет. Я нахожусь в дружеских либо в приятельских отношениях с 90 % моих коллег, руководителями театров. И когда слышу какие-нибудь нервные проклятия в адрес другого человека, мне это очень странно. Спросите меня: кто в Москве очень плохой главный режиссер – не назову ни одного, никто не вызывает у меня протеста. Назначили Сергея Женовача в МХТ – прекрасно. Константина Богомолова привели на Бронную – понимаю, что это человек с творческий программой. Эдуард Бояков пришел в МХАТ имени Горького – значит там начнут происходить яркие и небанальные события. Конечно, были случаи, когда злобные и немотивированные выпады некоторых людей в адрес нашего театра вызывали резкую эмоциональную реакцию. Когда-то мы выпустили триптих «Чаек» – Чехова, Бориса Акунина, и оперетту Александра Журбина. На балконе театра повесили много-много бутафорских чаек. Некий критик Павел Руднев, не видя ни одного из этих спектаклей, написал злобное эссе под названием «Стая мертвых чаек». Спектакли эти получили признание – на них ходила публика, нам давали за них премии, они гастролировали, их возили на фестивали. Но для него это была «стая мертвых чаек». Видимо, для красного критического словца. Конечно, я бы ему в морду дал и плетью бы отхлестал. Но это разве враг? Люди, выступающие в политических программах и несущие мракобесие и вред нашей стране, вызывают во мне настоящее презрение. Но опять-таки, это не враги. Я их просто презираю. Знаю, что врагов надо иметь. Но пока у меня с ними недостача.

68. Вы мстили когда-нибудь?

Так получалось, что за меня мстили свыше. Хотя я человек неверующий. Когда-то профессор Зон отчислил меня из Ленинградского института и тут же умер. И так бывало не раз. Те, кто пытались причинить мне неприятность, кто в тюрьму попадал, кто в могилу. Поэтому у меня есть такой момент: я опасаюсь настраиваться сознательно на зло. У меня есть схема. Когда говорю о ком-то в его отсутствие, даю себе внутреннюю установку: говори так, как если бы он слышал. Даже ругаю – но такими словами, которые могу сказать человеку лично. И если ему это передадут, чтобы это не была подлянка.

О новом поколении и сегодняшнем дне

70. Вам нравится нынешняя молодежь?

Очень нравится. Я совершенно сознательно свою профессиональную жизнь разделяю на несколько равноценных занятий. Для меня режиссура, руководство театром и педагогика – равные компоненты профессии. Молодые люди для меня, мои студенты – всегда коллеги. Они могут учиться, но я не должен их учить, а тем более поучать. Это их право и желание у меня учиться. Но у меня нет права поучать. Бывают случаи, что я отчисляю дипломника – режиссера, чтобы он не получил диплом мастерской Райхельгауза. Потому что мы совершенно по-разному мыслим. Но он имеет полное право на собственное понимание профессии, взглядов и пр. Когда слышу в ГИТИСе – вот у нас раньше были педагоги! Прямые ученики Станиславского! А вот сейчас – совсем не то! Раньше были студенты, а сейчас не то. Это абсурд.

Вспоминаю свое первое занятие по зарубежной литературе в ГИТИСе 1 сентября. Выдающийся театровед Георгий Нерсесович Бояджиев посмотрел на тех, кто сидел за первыми столами и так печально говорит: «Ну, что я буду вам рассказывать! Представляете, за этими столами сидели Таиров, Мейерхольд, Товстоногов, Гончаров, Эфрос… Что я могу тут ВАМ рассказать?»