Игра и Реальность

В главе о культурном опыте и его локализации (глава 7) я конкретизировал свои идеи по поводу игры, заявив, что у игры есть место и время. Она не внутри в самом широком смысле этого слова (в психоаналитических дискуссиях слово «внутри», и это действительно так, имеет очень много очень разных значений). Она и не извне, то есть это не часть отвергаемого мира «не-Я», который индивид пытается осознать (со всеми трудностями и даже страданиями) как действительно внешний мир, который не подчиняется магическому контролю. Для того чтобы контролировать то, что извне, нужно что-то делать, а не просто думать или хотеть, а действия требуют времени. Игра — это действие.

Время и пространство игры

Для того чтобы дать игре место, я постулировал наличие потенциального пространства между младенцем и матерью. Это потенциальное пространство сильно — варьируется в зависимости от жизненного опыта ребенка в его отношениях к матери или к материнской фигуре, и я противопоставляю это потенциальное пространство а) внутреннему миру (который связан с психосоматическим взаимодействием); и б) фактической, или внешней, реальности (которая имеет собственные измеряемые характеристики, может быть изучена объективно, и, хотя может показаться, что в зависимости от состояния наблюдателя она серьезно изменятся, на самом деле остающаяся константной).

Сейчас я могу переформулировать то, что пытался объяснить выше. Я отказываюсь от последовательности психоанализ — психотерапия — игровой материал — игра и предлагаю построить ее вновь, но по-другому. Другими словами, игра — универсальна, и это признак здоровья; игра облегчает взросление, а следовательно, и здоровье; игра вовлекает в групповые взаимоотношения; игра может стать формой коммуникации в психотерапии; и последнее, психоанализ развивался как высоко специализированная форма игры, используемая для коммуникации с самим собой и другими.

Игра — самая естественная вещь, в то время как психоанализ — самый изощренный феномен двадцатого столетия. Психоаналитик должен ценить не только постоянные напоминания о наследии Фрейда, но и то, чем мы обязаны такой естественной и универсальной вещи, как игра.

Едва ли есть необходимость иллюстрации для такой очевидной вещи, как игра; тем не менее я собираюсь привести два примера.

Эдмунд, два с половиной года

Мама пришла ко мне поговорить о своих проблемах, а Эдмунда привела с собой. Пока я разговаривал с его мамой, Эдмунд находился в моей комнате, и я поставил между нами стол и маленький стульчик для Эдмунда, которые он мог использовать по своему усмотрению. Он выглядел серьезным, а не испуганным или подавленным. Он спросил: «А где игрушки?» Больше, за этот час, Эдмунд не произнес ни слова. Несомненно, ему сказали, что будут игрушки; я велел ему поискать в другом конце комнаты на полу у книжного шкафа.

Заполучив полное ведерко игрушек, он играл очень сосредоточено и неторопливо, пока я консультировал его маму. Мама смогла точно выделить значимый момент в жизни Эдмунда, когда ему было два года и пять месяцев. В этот период Эдмунд начал заикаться, после чего он перестал говорить, «потому что заикание его пугало». Мы с мамой Эдмунда находились в консультативной ситуации по поводу сына и ее собственных проблем, а Эдмунд в это время выставил на стол несколько вагончиков игрушечного поезда, расставлял их, прицеплял друг к другу и возил друг за другом. Он был всего в двух футах от своей матери. Через некоторое время он забрался к матери на колени и некоторое время вел себя как младенец. Мама отреагировала и естественно и адекватно. Потом он сам слез и вновь принялся играть за столом. Все это происходило, пока мы с его мамой были глубоко погружены в серьезный разговор.

Спустя примерно двадцать минут мальчик начал оживляться и пошел в другой конец комнаты за новой порцией игрушек. Несмотря на тамошний беспорядок, он отыскал и принес клубок веревки. Мама (несомненно задетая его выбором, но не осознающая символики) заметила: «Большая часть невербальной активности Эдмунда — в том, что он постоянно цепляется за меня, ему нужно постоянно быть в контакте с моей настоящей грудью и настоящими коленями». В тот период, когда у него началось заикание, Эдмунд уже начал уступать, но вместе с заиканием к нему вернулось и недержание мочи, а затем последовала и потеря речи. В то время когда происходила консультация, он только-только начинал вновь взаимодействовать с окружающими. Мать рассматривала это как часть процесса выхода из регрессивного этапа в развитии сына.

Отмечая особенности игры Эдмунда, я поддерживал общение с его мамой.