Игра или страсть?

– Расписка на сумму в десять тысяч фунтов, подписанная и засвидетельствованная. Если он вздумает вернуться в Англию или навредить леди Марион, то немедленно будет отправлен в долговую тюрьму. Это еще не все. – Эш взял сверток из рук Брэнда и вытащил два сложенных листка бумаги. – Приходские записи, как ты просил. Вот беспринципный гаденыш, а? – Эш рассмеялся. – Но не более беспринципный, чем мы, когда дело того стоит.

– Он недостоин даже презрения. Будь моя воля, я бы отдал его под суд. Смертную казнь скорее всего заменили бы ссылкой.

– Я полагаю, Марион была бы против?

– Я не хотел подвергать ее этому испытанию.

Он проглотил вздох. Все, что казалось таким простым до ужасных событий прошлой недели, теперь усложнилось. Марион только что похоронила давно потерянную тетю. В Прайори все были в трауре. Если следовать условностям, то в течение последующих шести месяцев ни о какой свадьбе не может быть и речи.

Это его совсем не устраивало. Три человека, которые по большому счету были сами виноваты в своей смерти, три человека, которые не заслуживали уважения, оплакивались теми, кому больше всех следовало презирать их.

– Как все это отразится на выборах, Брэнд? – спросил Эш.

– Что?

Эш потянулся за бутылкой кларета и вновь наполнил свой бокал.

– Полагаю, что тела, усеивающие Прайори, – единственное, о чем могут говорить сейчас твои избиратели.

Брэнд сдержал резкий ответ. Быть может, ему стоит взять пример с Эша. Возможно, и есть что-то извращенно забавное в этой ситуации. И быть может, склонность Эша обращать в шутку любые неприятности – как раз то, что нужно, чтобы стряхнуть с себя хандру.

– Насчет этого ты прав. Больше они ни о чем не могут говорить. Им интересны не мои будущие действия в парламенте, а кровавые подробности убийств мисс Каттер.

Они потягивали кларет в удрученном молчании. Эш поднялся.

– Ну и черт с ним, – сказал он. – Если тебя не изберут, это не конец света. Пойдем-ка в бар и раздавим бутылочку бренди. Это лучше, чем хандрить здесь. Если, конечно, твои избиратели не возражают против того, чтобы их кандидат пил на людях.

Брэнд тоже встал.

– Честно говоря, мне начхать на то, что думают мои избиратели. Кстати, – сказал он, – сколько я тебе должен за избавление от Керра?

Эш переступил с ноги на ногу.

– Мне пришлось заплатить его долги и дать некоторую сумму, чтобы начать новую жизнь в Канаде.

– Сколько? – стоически спросил Брэнд.

– Три тысячи, – ответил Эш.

– Три тысячи фунтов? – Брэнд был потрясен.

– Нет. Три тысячи гиней. Он умеет торговаться.

Брэнд вытаращил глаза, потом покачал головой и обнял Эша за плечи.

– Тогда две бутылки бренди, – сказал он и рассмеялся.

Настроение Марион было ничем не лучше, чем у Брэнда. Со времени его отъезда в Брайтон все трапезы Прайори стали походить на поминки, а сотрапезники – на стаю ворон. Поднимаясь по лестнице в свою комнату после одного из таких обедов, Марион была так раздражена, что хотелось рвать на себе волосы. Она чувствовала себя лицемеркой, одеваясь в черное, и даже не подумала бы надеть траур, если бы не скорбь герцогини. Три далеко не лучших человека пришли к плохому концу. Им некого винить, кроме самих себя.

Ханну в конце концов похоронили по-христиански, но зло, которое она привела в движение, все еще продолжало жить. Флора сказала Фебе, а та, в свою очередь, Марион, что Теодора упаковывает свои сундуки и уезжает жить к отцу. Новость не была неожиданной, потому что Теодора последние дни почти не выходила из своих комнат, а Роберт, похоже, поселился в доме Брэнда. Хотелось бы Марион, чтобы Брэнд был здесь. Без него семья распадалась на части, а она не знала, как это остановить.

Она долго сидела на краю кровати, перебирая в мыслях все, что Брэнд рассказал ей о Роберте, Теодоре и Флоре. Она не понимала, почему для нее это имеет такое большое значение.

Шкатулка Ханны стояла в верхнем ящике комода. Марион по натуре не была импульсивна, но в эту минуту она приняла решение: Теодора должна знать, что Роберт не изменял ей с Ханной. Что это Ханна преследовала его, а не наоборот.

Она достала шкатулку из ящика комода и вышла из комнаты.

* * *

Теодора была удивлена, увидев ее, но не проявила враждебности.

– Какой сюрприз, – проговорила она. – Я была уверена, что все, затаив дыхание, ждут, когда я уеду.

– Нет, – возразила Марион. – Думаю, я единственная знаю, что вы уезжаете.

– О, они знают, уж поверьте мне. Слуги наверняка всем разболтали об упакованных сундуках.

Марион, не дожидаясь приглашения, села на стул. Теодора вздохнула и села на маленький диванчик. Смотрела она вопросительно, но не слишком ободряюще. Марион прокашлялась.

– Мне нравился мистер Форрест. Я понимаю, какой потерей стала для вас его смерть.

Глаза Теодоры неприятно сузились.

– Никто этого не понимает и не может понять. Он был единственным человеком, на которого я всегда могла положиться. Если, кроме пошлых банальностей, вам больше нечего сказать, можете уходить.

В этом беда Теодоры, подумала Марион. Она, казалось, сошла прямо со страниц греческой трагедии. Марион не собиралась уходить, не сказав, зачем пришла.