Игра Канарейки (СИ)

Она прекрасно осознавала, что ведёт себя по-идиотски, но ничего не могла с собой поделать.

С той ночи в Святилище прошло полторы седьмицы. Или даже больше?

Как только солнце окончательно взошло и Ольгерд с Канарейкой поняли, что ведьмака и след простыл, они засобирались домой. Дом, естественно, подразумевался один – тот, что стоял на полузаросшем рукаве тракта, укрытый лесом и окружённый причудливым старинным садом. Тот, в котором ждали своего атамана «кабаны».

Они рухнули на постель и проспали больше суток. Просто проспали, абсолютно целомудренно, без всяческих дополнительных процедур. Это сраное целомудрие продлилось затем ещё дня два, выводя Канарейку из себя со страшной силой. Она бесилась, изводила себя, но снаружи никак этого не показывала. Требовать что-либо от атамана сразу же после того, что случилось, было бы нечестно и по отношению к ней, и по отношению к нему.

Атаман же в свою очередь иногда долго и пристально смотрел на неё, когда думал, что она этого не видит. В общем кабаньем веселье он участия не принимал, оставаясь предельно трезвым и всё время о чём-то напряжённо размышляя. Был похож на выдохшуюся тень самого себя, поблёкшую и полустёртую за отсутствием сковывавшей его ненависти.

Канарейка находила, что здесь было над чем подумать, но думать отказывалась. Возникало дурацкое детское желание сделать «всё как раньше», повернуть время вспять и вернуться в то положение, какое она занимала для Ольгерда. Как же это можно было бы назвать? Любимая игрушка? Бедная сиротка? Неадекватная убийца? Или всё сразу? Единственной надеждой оставалось то, что ни с кем из них обычно не спят. Надежда эта была скорее паразитом, ковырялась в мозгу, натягивала нервы как струны лютни и драла их ногтями беспощадно. Звуки получались наиотвратительнейшие.

А потом этот рыжий чёрт и вовсе уехал. Сказал только, что ему нужно «кое-что выяснить», взял самого быстрого жеребца и исчез на несколько дней. Канарейка разрывалась между тем, чтобы тоже куда-нибудь деться, оставив за собой только невнятное объяснение, и теплотой, которой к ней прониклись все без исключения «кабаны».

Так и не смогла никуда уехать. Пила и пела с вольной реданской кампанией, просаживая печень и голос и успокаивая нервы. В пьяном полусне сложно было сказать, сколько дней прошло, когда весь измазанный в грязи почтарь принёс письмо «для милсдарыни Элизабет Трауттенбайн вар Мольгред». Эльза тогда резко вскочила с лавки, вырвала у почтаря письмо и бросила ему несколько монет. По густому малиновому румянцу на её щеках можно было судить о том, что своего полного имени она несколько стеснялась и не сильно хотела, чтобы оно вот так вслух прозвучало на весь дом.

Эльза отошла в сторону, подальше от любопытных глаз, развернула письмо и быстро прочитала. Потом замерла на мгновение, окинула взглядом зал и быстрыми уверенными шагами направилась к Канарейке. Протянула ей лист пергамента с мелким аккуратным почерком.

Эльфке пришлось приложить усилие, чтобы разлепить глаза и мутным взглядом пройтись по строчкам.

«То, как я назвал тебя, должно обеспечить гарантию, что ты не будешь читать письмо с лишними глазами и ушами. Если это ещё не так, изволь сделать это сейчас.

Возьми пару ребят, которым ты безоговорочно доверяешь, остальным не говори, что письмо от меня. Важное дело.

Встретимся в «Семи котах» возле Новиграда десятого числа.

Атаман.»

– Я уезжаю, – сказал Ольгерд, глядя на открытую бутылку «Эрвелюса».

Канарейка нервно сжала обе руки в кулаки. Этот жест не ускользнул от атамана.

Эльза тоже напряглась.

– Атаман, а мы?

– А я?! – наконец не выдержала Канарейка. Ольгерд взглянул на неё пристально, но ничего не сказал и повернулся к Эльзе.

– Мы уже говорили об этом. Ты станешь атаманшей.

Эльфка молча встала из-за стола и направилась к двери. Без истерик и криков, без шоу и прощаний, просто открыла дверь и вышла под козырёк крыльца. Дальше не пошла – её остановил ливень, который по интенсивности больше напоминал водопад или опрокинутую бадью. Он стучал по листьям, пузырился лужами, бился о дымоход.

Атаман проследил за ней взглядом, нахмурился хищно, когда дверь за эльфкой закрылась.

Воздух, шедший с улицы через отворённую створку окна, был холодным и свежим. Хотелось вдохнуть его полной грудью.

Бертольд напряжённо смотрел в столешницу. Ему хотелось вскочить, закричать о том, что атаман не может бросить свою ганзу. Но он всё ещё боялся Ольгерда фон Эверека, млел перед ним, а Эльза, похоже, не собиралась сказать и слова против. Сидела, поджав губы, смотрела на атамана прямо.

– На сколько? – спросила она наконец.

– На месяц, на год… Скорее всего, навсегда.

Бертольд только не засвистел как вскипевший чайник.

– Угомонись, рыцарь, – Ольгерд взглянул на него насмешливо, взял в руки многострадальный «Эрвелюс» и отпил из горла.