Игра мудрецов

Кротовый ход оказался непримечательным разломом в скале, но Генри легко поверил, что это волшебное место: хотя ночь была тихая, из щели дул ветер, пахнущий разом и снегом, и зеленью – тем, чего здесь не было и в помине. Генри собирался уже шагнуть вперед, но тут Эдвард выругался и остановил его.

– Тебе не кажется, что мы кое-что забыли? – спросил он.

Генри хотел ответить, что не проведет в этих скалах ни одной лишней минуты, даже если Эдвард потерял где-нибудь эполет, пуговицу или другое ценное имущество, – но тут до него дошло.

– Кони, – простонал он. – Лотта, можешь попросить птиц отвести меня к ним?

Сложнее всего было уговорить Лотту остаться и убедить Эдварда в том, что ему за конями идти тоже не стоит: чтобы привести их сюда, нужны две здоровые руки, а он такой роскошью не располагал. Оставаться с Лоттой, которая наверняка спросит, почему ей нельзя в деревню, Эдвард трусил. Генри хлопнул его по плечу в знак поддержки и обещал вернуться поскорее.

Болдер и Снежок оказались единственными в этих окрестностях, кто хорошо провел вечер: они мирно паслись там, где их оставили. Стараясь не смотреть на темные контуры пустой деревни, Генри потащил коней за собой. Они хоть и послушались, но нехотя – уже в который раз за эти дни их отрывали от свежей травы и заставляли куда-то шагать. Идти за птицами им не нравилось – от их жизнерадостного щебета оба коня беспокойно подергивали ушами.

Генри еще издалека услышал рыдания – и, дойдя до кротового хода, сразу понял, что тут было в его отсутствие. Лотта скорчилась на земле, обхватив голову руками, и кричала в голос, хрипло и дико, как животное. Эдвард сидел рядом и расстроенно бормотал какие-то невнятные утешения.

– Я ей рассказал, – уронил он, когда Генри отдал ему поводья Болдера, и первым пошел в кротовый ход, громко сказав: – В королевский дворец.

Лотта вытянула руки перед собой, и десяток мелких птиц тут же расселись на них, как на ветках.

– Я никогда не вернусь домой, никогда, – сказала она птицам. Ее лицо блестело, слезы капали с подбородка на воротник. – Но с вами мы еще увидимся, да?

Птицы загалдели громче, перекрикивая друг друга, – и, поднявшись в воздух, нырнули в кротовый ход. Так вот откуда они взялись в таком неподходящем месте! Девушка с даром понимать птиц родилась там, где и птиц-то, кажется, не водилось, – но они ее все равно нашли. Лотта дождалась, когда их голоса окончательно стихнут, и, держась за каменную стену, молча пошла за Эдвардом.

Генри думал, что перемещение будет волшебным, вроде путешествий с Тисом – но ход просто тянулся вглубь скалы, ветка освещала пласты камня и низкие своды, от которых отражался стук копыт и спотыкающиеся шаги Лотты. Постепенно впереди начал пробиваться тусклый свет, а потом ход закончился – так обыденно, будто они перебрались на другую сторону скалы. Вот только, когда Генри оглянулся, никаких скал за спиной не было.

Они стояли в королевском саду. На темную траву падали огромные квадраты света – окна дворца сияли так ярко, что Генри сразу понял: Агата не теряла времени зря. Сотни болотных огней населяли теперь дворцовые люстры. Он бережно убрал разом потускневшую от такого соседства ветку и покосился на Лотту. Та стояла, прижав руки к груди, и во все глаза смотрела на дворец. Генри решил, что она восхищена красотой и светом, но, проследив за ее взглядом, понял, что дело не только в этом.

В окнах тут и там мелькали люди – ярко одетые фигурки, спешащие по своим делам. Но одна из фигур застыла на месте: у окна второго этажа стоял Петер и делал что-то странное. Левой рукой он прижимал к плечу что-то вроде плоской деревянной груши с длинной ручкой, а в правой держал тонкую палку и водил ей по этой деревяшке. Прислушавшись, Генри понял, что все это вместе издает какой-то звук – простой, едва различимый за оконным стеклом, но странно волнующий, как будто нажимавший на болевую точку где-то глубоко внутри тебя, но не слишком сильно, почти приятно. От этой незамысловатой мелодии Генри вдруг почувствовал грусть не только о себе, а разом обо всем вокруг. О пустой деревне, о Лотте, о своем злом отце, которого он не должен больше любить, о забытой матери, обо всем королевстве, обо всех испуганных и одиноких, с которыми он даже не знаком. Генри молча слушал, пока Петер не опустил руки и не сел на подоконник, прислонившись виском к стеклу. Он их не заметил: они стояли в темноте, за границами света.

– Это скрипка, – хрипло уронил Эдвард. – Кажется, все готовятся праздновать наше триумфальное возвращение. Вперед, пора их разочаровать.

Он побрел в сторону дворца, но Генри не сдвинулся с места. Ему казалось, что от этой музыки у него в голове стало больше места, и он совершенно ясно понял, что нужно делать, – словно эта мысль уже давным-давно была в нем, но сейчас проклюнулась, как семечко, и стремительно начала расти.

– Что король может сделать? – медленно спросил он. – Отправит посланников бороться с чудовищем? Я видел, какие из них охотники. Зверь смог бы убить их даже с мечом, торчащим из позвоночника.