Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки

После возвращения из США Фукс работал в британском исследовательском институте по атомной физике в Харуэлле в качестве руководителя отдела теоретической физики, пока не был арестован в 1950 году. Фатальная цепь арестов, над которыми висело клеймо предательства, тянулась от перебежчика-шифровальщика в канадской резидентуре ГРУ осенью 1945 года, через арест британского физика-атомщика Алана Нан Мея, последовавшего годом позже, до ареста Этель и Джулиуса Розенберг летом 1949 года и их казни в июле 1953 года на электрическом стуле, после того как президент Эйзенхауэр дважды отказал супругам в помиловании. На промежуток между этими датами приходился и арест Клауса Фукса в начале 1950 года, и весной 1950 года — Гарри Голда, который находился в конспиративной связи с Фуксом и с братом Этель Розенберг Дэвидом Гринглассом; Дэвид Грингласс работал в Лос-Аламосе.

Сотрудники британской службы не могли ни на чем поймать Фукса на допросах и уже хотели снять с него все подозрения, когда заместитель директора института в Харуэлле, с которым он дружил, спросил его с глазу на глаз, есть ли все-таки какие-либо основания для подозрений. Если нет, то все коллеги, как один, будут на его стороне. Солгать другу Фукс был не в состоянии, и его колебания и неспособность дать ответ выдали его.

Я могу предположить, что этот неординарный шахматный ход сделали сотрудники британской службы безопасности, когда заметили, что обычными средствами они ничего от Фукса не добьются. Со своим кодексом чести в дружбе он получил четырнадцать лет тюрьмы, из которых просидел девять лет и был выпущен на свободу. То, что Советский Союз не выразил ему ни слова признательности, я объясняю тем, что в Москве с самого начала подозревали его в том, что он держал себя недостаточно стойко, или в том, что он привел в движение цепь предательства. Если бы там были лучше осведомлены, им было бы слишком мучительно сознаться в своей ошибке и извиниться перед Фуксом.

Клауса Фукса, Малера и Кливия нет в живых. Между тем я опять восстановил свои связи с американскими друзьями детства и юности, которые приглашают меня и хотят показать свою родину. Прошло уже более тридцати лет после моего короткого вынужденного визита в Нью-Йорк, до сих пор моего единственного посещения этой далекой страны, которую я знаю только по рассказам, книгам и фильмам. Я хотел бы посетить своих друзей и знакомых и надеюсь, что это желание не останется только мечтой.

Уход

С 1981 года мысль об уходе со службы все чаще стала посещать меня. Профессионально я достиг всего, чего только мог пожелать. Наша разведывательная служба за тридцать лет стала одной из самых успешно работающих и эффективных в мире. Я знал, что есть идея сделать меня членом Центрального Комитета, но это меня не привлекало. Правда, Мильке делал все, что только было в его силах, чтобы воспрепятствовать этому. Мои планы на будущее были другими.

Чем меньше я мог скрывать от самого себя неудовлетворение политикой нашего руководства, тяжким состоянием общества, тем больше думал о том, что должен внести ясность в собственную позицию, когда я буду, размышляя, об этом писать. Если я еще и не до конца осознавал, что симптомы болезни в Советском Союзе и ГДР были одинаковыми и вся система “реального социализма” имела мало шансов на выживание, потому что социализма в ней вообще не было, то теперь я больше не стал подавлять сомнения. Я должен был их точно выразить.

Многим гражданам ГДР, которые внесли значительный вклад в политику, экономику, науку и культуру, казалось, что преодоление экономического спада нашего общества все еще возможно, но посвященным было ясно, что система находится в экономическом и политическом кризисе. Истерическая реакция на всякую критику, недостойная слежка и назойливая опека критически настроенных писателей и ученых, например Роберта Хавемана, лишение гражданства таких неугодных граждан, как Вольф Бирман, в чем наше политическое руководство, видело, однако, ultimo ratio, — все это были отчетливые признаки не только беспомощности, но и обозначающегося отсутствия перспективы.

Во внешней политике это время было отмечено стагнацией германо-германских отношений, которые менее десяти лет назад начали было обнадеживающе складываться. Все явственнее и чаще обозначалось различие позиций с Советским Союзом, который жестко критиковал сближение двух германских государств, как и собственный курс Хонеккера в отношении Китая, и требовал безусловной солидарности с курсом на конфронтацию с США, проведение которого считал необходимым. В мае 1982 года, в день назначения Андропова секретарем ЦК КПСС, на совещании руководителей разведок всех социалистических стран в Москве я услышал настоящую головомойку по этим вопросам.