Игра на своем поле

– Тогда я скажу почему! Потому что церковь передала бы его гражданским властям, действующим по ее указке, и парня сожгли бы на костре во славу американского спорта. И вам не только приходится говорить словами Христа, потому что они тоже говорят, но и поступать, как Христос, – за них, потому что они этого не делают.

Чарльз снова промолчал.

– И еще я вам вот что скажу: они бы тоже его простили и показали бы свое милосердие, но только прежде укатали бы в каталажку и вырезали фунт мяса у него из задницы.

На этот раз молчание длилось долго.

– Послушайте, – сказал, наконец, Чарльз, – неужели вас никогда не прощали, неужели вам никогда не случалось совершить ничего выходящего за привычные рамки, ничего такого, за что вам потом было стыдно? Даже в молодости? Не забудьте, что двадцать один год – это не так уж много и люди в этом возрасте еще не очень хорошо знают жизнь, хотя официально считаются совершеннолетними…

– Сам натворил, сам и расплачивайся! – отмахнулся Солмон. – В той среде, где я рос, каждый парень это знал, как только у него вырастали волосы под мышками.

Чарльз с минуту колебался, чувствуя, что поступает некрасиво, но все же вымолвил:

– А как насчет коммунистической партии? Мне не .доставляет особого удовольствия вам это напоминать, но мы беседуем с глазу на глаз, и я обещаю, что это тоже останется между нами; я просто хочу, чтоб вы меня хорошенько поняли.

– Если вы это знаете, то должны знать и как мне это простили! – сказал Солмон. – Самое-то любопытное, что я и не состоял в коммунистической партии, но меня в этом обвиняют по сей день. Ха! Понимаете, я сам думал, что состою. В колледже, где я учился, меня считали тайным агентом, важным партийным деятелем. Если бы вспыхнула революция, я поставил бы всех к стенке – в первую очередь предателей и таких, как ваш брат интеллигент! Кстати, а вы сами-то не были в партии? В дни молодости, наверное, тоже были заядлым радикалом? Моя первая возлюбленная участвовала, как и я, в организации митинга солидарности с бойцами батальона Линкольна в Испании.

– Я как-то не очень интересовался политикой, – сказал Чарльз.

– Но получив диплом, я все-таки решил, что политика – это вроде кружка духовного пения и пора бросать это дело. В то время уже всерьез пахло войной, а пацифизм – хорошая штука в мирное время. Когда меня должны были призвать в армию, я пошел по тому адресу, где, как я думал, помещался комитет партии: хотел сдать свой билет, понимаете?

– И что же?

– И ничего. Я прочитал внимательно то, что было написано на оборотной стороне моего членского билета: крупными буквами – «Коммунистическая партия США» и мелкими – остальное, и выяснил, что принадлежу к Лиге индивидуальной свободы, якобы преследовавшей те же цели, что и Коммунистическая партия США. В помещении было пусто, и некому даже было отдать заявление. Так у меня до сих пор и лежит этот билет. Чарльз задумался,

– Солмон, у вас же была полная возможность оправдаться перед комиссией, – сказал он. – И на том вся история кончилась бы. Самый легкий способ, не так ли?

– Нет. Тут уж дело принципа. Эти благочестивые сукины дети не имели никакого права спрашивать меня, чем и когда я занимался. Естественно, я отказался им отвечать.

– А между тем вам бы все простилось. Но вы не пожелали, видите ли! Гордыня вас обуяла, вот что!

– На черта мне их прощение? За что меня прощать? И кому? Я не совершил никакого преступления. Я не коммунист, Осмэн, и выяснилось, что я даже им не был… Но они бы мне все равно ничего не простили, даже то, что я думал, будто был им, – добавил он после небольшой паузы. – Таким, как я, ничего не прощают, вот что я вам скажу.

Чарльз посмотрел на часы: было уже начало одиннадцатого.

– Ну что ж, ну что ж… Как сказано: на вершине горы легка твоя поступь… Вы человек замечательного характера и несгибаемой воли, проще – упрямый осел. Вас не переубедишь, тем более что я сознаю вашу правоту, хотя мне хотелось бы, чтобы она выглядела приятнее. Должен сказать вам только одно, уже в личном плане. Вы считаете, что я не прав, а я еще раз говорю: с принципиальных позиций – да; но мне эта история кажется сложнее, чем вам, и в другой раз я бы действовал точно так же. Но я не хочу, чтобы вы ожесточились против меня. Давайте при любых обстоятельствах сохраним дружеские отношения. Не удивляйтесь, если мои слова звучат по-детски: все это, по сути, ребячество.

Солмон поставил свой стакан на сушилку для посуды и протянул руку. Чарльз пожал ее.

– Со мной не легко дружить, – сказал Солмон. – Но все-таки спасибо. Подчас бывает очень трудно, когда рядом нет никого, с кем можно поделиться.

– Жаль, что Блент остается в таком положении, – сказал Чарльз, – хоть я боюсь, что этим все не кончится. Но я сделал, что мог, а дальше пусть уж малый сам выкручивается, как каждый из нас. Я свою миссию выполнил, слава тебе господи. А вы – никому ни слова…