Игра на своем поле

– Не ваше дело, зачем! – оборвал его Сэйр и, повернувшись к Чарльзу, заговорил, еле ворочая языком: – Если вы хоть пальцем тронули мою дочь… – Он побагровел, запнулся и намеренно грубо бросил Нейджелу: – Я не знал, профессор, что вы поощряете заигрывание вашего персонала с теми, кого они обслуживают.

– Я готов обсудить этот вопрос с любыми заинтересованными лицами, но только в другом месте и в другое время, – сказал Чарльз. – А сейчас предлагаю всей вашей троице как лучший выход из положения извиниться перед мистером Солмоном и его супругой и покинуть их дом.

– Извиниться? – простонал сенатор, держась обеими руками за голову.

– Извиниться? – зарычал Сэйр. – Извиниться… перед кем? Перед заговорщиком, перед этим ничтожеством, этим сионским мудрецом?!

– Теперь уж и это не поможет, – сказал Чарльз ровным голосом, – потому что ваше поведение непростительно. Мистер Нейджел, вы, кажется, единственный нормальный человек из всей вашей компании. И я скажу вам, что визит этот был излишним. Мистер Солмон согласился в виде личного одолжения мне разрешить вашему драгоценному футболисту завтра играть.

– Неправда! – вскричала миссис Солмон, а ее муж, оторвавшись от стакана, сказал:

– Теперь-то уж нет, Осмэн.

– Не смею вас осуждать, – сказал Чарльз. – Не смею нисколько.

– Теперь мне все стало ясно, – сказал Леон. – Они послали вас вперед, чтоб вы меня обработали по-дружески. А если вы ничего не добьетесь, тогда уж будет пущена в ход тяжелая артиллерия. Они просто испугались, что я не клюнул, вот и все. Маленькая осечка, верно? Уйди вы отсюда на пять минут раньше, вы бы сообщили по телефону хозяевам, что взяли меня голыми руками.

– Еще бы! Вы же видите, какая у нас спайка! Еще бы! – сказал Чарльз.

– Неужто вы станете все отрицать? Отрицать этого Чарльз не мог.

– Дайте и мне сказать, – неожиданно вмешалась миссис Солмон.

– Не надо! – предостерегающе крикнул Чарльз.

– Дорогая, ведь я дал слово, – сказал Леон, – а мы свое слово обязаны держать, иначе, когда нас задушат в газовой камере, мы не попадем в рай.

– Ваш футбол, – не слушая, продолжала миссис Солмон, – ваш любимый, драгоценный футбол – сплошное жульничество! Вот и все, что я хотела вам сообщить, господа. Смех один!

Тут поднял голову сенатор.

– Сударыня, это очень серьезное заявление. Вам следует быть поосторожнее в выражениях.

С лестницы донесся детский голосок, сперва тихий, потом более громкий и настойчивый :

– Мамочка, папа! Мамочка, папа!

– Ну вот, теперь еще разбудили детей! – Леон был совершенно взбешен.

– Что случилось, Дебби? – крикнула миссис Солмон, выбегая в переднюю.

– Мы проснулись. Там какие-то люди светят в комнату и поют.

Чарльз шагнул к окну и отдернул штору. Сообщение малыша точно соответствовало действительности. На улице перед домом собралась толпа с зажженными факелами; поперек дороги стояла автомашина, мощные фары были направлены на входную дверь и окна Солмонов; слышалось пение, правда, недружное, и слов разобрать было нельзя.

Из-за слепящего света фар Чарльз не мог разглядеть все в подробностях. Люди с факелами передвигались с места на место, и пламя выхватывало из темноты молодые лица – скорее глупые, чем страшные, и некоторые из них показались Чарльзу знакомыми. Толпа была не очень велика, в ней находилось несколько музыкантов в форме – двое из них с тупой настойчивостью колотили в барабаны – и те два парня на ходулях, только без стяга.

В отдалении полыхало багровое зарево костра. Чарльз снова задернул штору и повернулся к присутствующим в комнате.

– Ну, Макиавелли, что вы теперь порекомендуете?

Ректор тоже подошел к окну. Он несколько раз откашлялся, прежде чем сказать:

– Я уверен, что они не хотят ничего дурного. Просто балуются ребята…

– Уж не для того ли они пришли, чтобы пропеть рождественский гимн? – сказал Чарльз. – Только ведь сегодня не рождество…

Майра Солмон вернулась в комнату с малышом на руках. Старшие – девочка и мальчик, сонные и испуганные, цеплялись за ее юбку. Эта маленькая группа казалась как бы сошедшей с плаката «Неделя американского материнства».

– Делайте что-нибудь! – с ненавистью в голосе сказала Нейджелу Майра. – Делайте, ну!

– Леон, пойдите позвоните в полицию! Нечего ждать! – сказал Чарльз.

Но Солмон не двинулся с места, словно не в силах уразуметь, что происходит. Чарльз догадывался, какие страшные, бредовые образы возникают сейчас в его мозгу. Если бы Леон заговорил, то, наверное, о гестапо и газовых камерах, а не о той реальной опасности, которая нависла над ним и, приняв форму пародии на фашистские зверства, несомненно, могла иметь, как ни странно, сходные последствия. «Ничто так сильно не парализует волю, – подумал Чарльз, – как бредовая переработка фактов, представляющих прямую угрозу».

– Если вы не пойдете, должен буду пойти я, – сказал Чарльз. – Где у вас телефон?

Леон кивком указал на переднюю, и Чарльз направился было туда, но Герман Сэйр преградил ему дорогу.

– Да успокойтесь вы все! Не делайте из мухи слона! Это же всего-навсего кучка ребят! Хармон, выйдите к ним и велите разойтись!