Игра на Цезаря (СИ)

– А где здесь можно… поесть?

– «Поесть»? – склонился ко мне мой «идеальный аромат».

– Ага. А вы пока нюхайте, лепите, пеките и что там еще?

– Агата, я – с тобой, – внезапно присоединилась ко мне Нинон. – Хлеб печь я и дома могу, а вот поесть, перед этим у плиты не стоя…

– Воистину. А вы – бегите-бегите. Потом нам всё расскажете…

Уф, и как же спокойно мы на этой шумной поляне «поели». Вдвоем. Но, через полчаса к нам присоединилась тетя Жужа, сплавившая мужу близнецов. Потом он сам, сплавивший оных под присмотр своего подмастерья. Ближе к сумеркам до меня с трудом ментально «дооралась» тетя Гортензия, торжественно водрузившая на наш стол свой кривой подпаленный каравай. Но, и его вскоре смели вместе с рыбой и жареным барашком. А уже на закате нас нашел уставший папа, груженый плодами маминой бурной работы, из коих больше всего пугала патлатая мочальная кукла:

– Катаржина тоже скоро придет, – скосился на нее папа. – Она со знакомой из столицы задержалась.

– А где Варя и мой муж?

– В последний раз я их видел у дощатой клети под вывеской «Кузня».

– И что они там делали?

– Ник собирался ковать. По крайней мере, Варвара так мне сообщила.

– Вот ничего себе?! – тут же подскочила я. Конец терпенью. – В какую сторону…

– Прямо по дыму из трубы. Не промахнешься.

– Ага! – и понеслась, маневрируя меж забитых галдящими гостями столов…

Клеть с трубой я нашла даже не по дыму. По звону. Неритмичному. И живо протолкалась сквозь толпу.

– Стойте, госпожа! – рука поперек низкого дверного проема пришлась как раз на уровень моего рта. – Дальше – опасно. Может прилететь.

– Ник! – сначала подпрыгнула, потом занырнула я под эту руку.

– Агата, я уже заканчиваю, – откликнулся он от наковальни.

– А где…

– Я здесь сижу, – пропищали из темного уголка кузни.

– Я – с ними!

– Госпожа?! – а кто ж меня удержит, когда такое… зрелище? – Только сидите тихо. Не нарушайте процесс.

– Хорошо… Варя, а что он кует?

– Подкову. На счастье, – выдохнуло мне с чурбачка дитё.

– Ух… ты…

И я, действительно, смолкла, присев рядом на точно такой же…

В темной кузне ночь наступила гораздо раньше, чем на поляне, расцвеченной сейчас множеством фонарей. Здесь же всё малое пространство освещал лишь один, висящий в аккурат по центру, да еще огонь в узкой печи. И он плясал сейчас в своем танце стихии, множась всполохами на стенах, тенями выхватывая силуэты кузнечной атрибутики и самого кузнеца. А еще освещал сбоку Ника, усердно бьющего по раскаленному железу подковы… Ник. В распахнутой на груди рубашке. С закатанными рукавами и каплями пота на лице. Он – усердно стучал. Я – подавшись вперед, смотрела…

Бу-ух… Молотком… Бу-ух… Молотком… Бу-ух. Удары собственного сердца. И будто песня. Этот неровный ритм. Бу-ух… Молотком… Вечная песня… Бу-ух… Бу-ух… Метнула сквозь редкие доски взгляд. Луна, словно усмехаясь… Луна… Бу-ух… Молотком… Бу-ух… Сглотнула слюну. И… стерла со лба свой собственный пот. О-о, я так больше… Бу-ух… Его запах… Бу-ух. Даже отсюда… Бу-ух… Его… Я так больше не могу!

«Ник!»

Он от неожиданности вскинул глаза:

– Да?

«Ник. Ник. Ник… Ни-ик»

– Я закончил.

– Я бы, господин…

– Я закончил, – бросил молоток рядом со щипцами. – Спасибо за…

«Ник!»

– Нам пора, – и подхватил нас с Варварой за руки. – Пошли.

– Ник, а куда мы идем? Ты же…

– Варвара, побудешь с госпожой Катаржиной и остальными.

– Угу… А вы?

– Просто побудь… Пожалуйста.

– Хорошо…

Удивленные лица семьи, но мне наплевать. А дальше, почти бегом, до края поляны. И – в подвал.

– Мы где? – запыхавшись, выдохнула ему в спину.

Ник развернулся, обхватив мою шею руками:

– Русалочья заводь. Я вчера наметил ориентир… Любимая…

– Ник…

И только мы под нещадным, все поглощающим светом луны. Будто два вечно голодных, диких зверя. В вечной же тяге насытиться. Любовью. Друг другом… Светом луны…

– Я так люблю тебя, – сквозь стоны и всплеск воды. – Я так… – чтобы вновь провалиться, утонуть в нем. В любви и луне… Вечная борьба. Вечная песня…

Но, все же, утро пришло…

– О-о… и как же некстати.

– Кстати, кстати, – упал мой бодрый муж рядом на постель. Значит, мы уже… нет, еще в Либряне до сих пор. – Вставай, любимая.

Я честно попыталась разлепить на щедром утреннем свете глаза:

– О-о… И не смотри на меня так.

– Как так? – прищурился он.

– Ну, я не знаю. Будто я вчера скоморохом оббежала всю праздничную площадь, горланя срамные песни. А потом меня ловила по той же площади вся наша семья.

– Скоморохом? – смеясь, откинулся Ник на спину. – Я на тебя «так» смотрю?.. Много ты понимаешь в счастье.

– В чьем это? – напротив, подскочила я на локоть.

– В моем… Агата?

– Ага? – сдула я с глаз лохматую, воняющую тиной, прядь.

– То, что сегодня ночью свершилось…

– О-о… Иначе, как моим помешательством на почве страсти к законному мужу и назвать…

– Я согласен.

– На что ты… «согласен»?

– На такие твои «помешательства». В Русалочьей заводи.