Игра на выживание

Обычно с планированием у меня все хорошо. Но сейчас я чувствую, что растратила почти всю энергию на планирование побега из этого распределительного центра.

Что теперь?

Приподнимаю уголок своего окошка в мир. Как будто это поможет мне сориентироваться. Впереди виднеются зеленые поля и силуэты домов. Никаких надежных ориентиров нет: ни солнца, ни лишайника, ни звезд. Ничто не указывает на то, в каком направлении мы едем, но скорее всего – на север. Если бы ехали на юг, пришлось бы снова пересекать границу.

Надо успокоиться.

Будем решать проблемы по мере поступления.

Сначала надо отъехать подальше от центра. Держать себя в руках минут десять, может, двадцать. А потом, куда бы мы ни ехали, надо будет прыгать. Снова начинаю отсчет с помощью своего тела. Первые десять минут – левый мизинец. Двадцать – нижняя губа. Надо выбрать момент между этими двумя указателями, где-нибудь на брови например. Когда фургон остановится на светофоре, на каком-нибудь перекрестке. Но только не в городе, город – это люди и проблемы. Надо выпрыгнуть до въезда в город.

Третий палец. Четвертый.

Мы наверняка едем на север.

Фургон замедляет ход и немного поднатуживается. Поднимаемся по склону. Я выглядываю. Мы приближаемся к очередному горизонту, а когда оказываемся на гребне, я вижу Шотландию.

Вернее, чувствую ее запах.

Шотландия.

Не окраины, не граница, а настоящая Шотландия. Моя Шотландия. Шотландия моего детства.

Она расстилается передо мной, как сон или сказка. Тридцать километров пустошей и холмов, стеганое одеяло из зеленых, коричневых, фиолетовых и светло-желтых лоскутов. Но в основном лоскуты зеленые. Я различаю десятки, сотни, тысячи оттенков зеленого. Эти цвета мерещились мне в пустыне. Невообразимо сочный и живой зеленый цвет. И к этой картине примешивается незабываемый запах (хоть я его и забыла). Пьянящий, волнующий запах сырости, торфа, дождя в воздухе и на земле, запах солоноватой воды, влажных камней, мокрого папоротника и вереска. И несмотря на то, что я родилась в городе и в школу пошла тоже в городе, именно сюда я приходила с папой. На такие вот холмы и пустоши. Мама всегда работала, а мы с папой ходили в пешие походы.

«С тобой хорошо в пути, – говорил папа. – Другие дети часто начинают ныть, а ты отлично держишься».

Вообще-то, я не очень любила бродить по холмам, просто очень любила бывать с папой. Он показывал мне разные вещи. Большие. Маленькие. Особенно когда мы ходили в походы по Аррану. Папа каждое лето водил меня по маршрутам своего детства, по горам Готфелл, Бен-Тарсуин и Сир-Михор.

Папа называл их сакральными местами. Он делился со мной их песнями. Напевал вполголоса и с закрытым ртом. Песни земли. Древние песни, которые играл на скрипке наш сосед на Арране, отец Питера. Эти песни насвистывал в маленькой бухте неподалеку от Корри и сам Питер, парень на несколько лет старше меня. Песни родной земли. Одну я помню особенно хорошо. Она о холмах и туманах, об уходе из дома. И о возвращении.

Я мгновенно оказываюсь в Замершем времени. Дышу глубоко, вдыхаю родные пейзажи. Это песня пропитана зеленью.

– Посмотри! – кричу я мальчику. – Ты только посмотри на эту красоту!

Мальчик подходит к окошку в брезенте. Выглядывает, видит клонящийся к вечеру день и почти сразу отходит в полумрак фургона. Садится на палету. Мальчика не трогает то, что я ему показала. И я его понимаю – он увидел холмы, бесконечные холмы, долгую дорогу и тяжелые испытания.

А еще, возможно, он видел несправедливость.

Моя зеленая влажная земля, на которой мне выпало родиться. Она так отличается от родной земли мальчика. Его земля – это песок и пыль. Там сейчас слишком жарко, там трудно выживать. Но он любит ее. Цвет его детства – золотисто-желтый. Такого цвета его сны и личные видения.

Я опускаю уголок, молчу немного, а потом говорю:

– Нам придется прыгать. Приготовься. Как только грузовик остановится, сразу выпрыгиваем. Все понятно?

Мальчик кивает.

Мы ждем.

Но грузовик не сбавляет скорость. На самом деле он начинает ускоряться. Мы съезжаем с петляющей проселочной дороги и едем по более гладкой и прямой. Дорога с двусторонним движением превращается в трехполосное шоссе, в автостраду. Вскоре мы едем со скоростью миль семьдесят в час. Мы упустили свой шанс. Спустя еще минуту проезжаем мимо указателя.

Мы едем в Глазго.

46 Город

На окраину Глазго мы въезжаем уже в сумерках.

Мы мчимся мимо домов, пролетаем над ними и в тоннелях под ними. В моих детских воспоминаниях нет этой автострады, которая, похоже, устремляется в самое сердце города и неожиданно выходит на самую настоящую улицу. И да, совсем недалеко впереди виден темный шпиль кафедрального собора Глазго. Теперь я снова – городская девочка, та самая, которая ходила в школу в Деннистауне и ориентировалась по шпилю собора. Ей казалось, что он похож на черный, вонзающийся в небо меч.

Фургон замедляет ход. Мальчик присоединяется ко мне возле треугольного окошка. Но его привлек не шпиль собора, нет, его привлек шум – крики и топот людей.