Игра на выживание

Я почти невесомо давлю на педаль газа и разглядываю улицу. Нет ли чего-нибудь нового? Вон пустой полицейский фургон, а там — брошенный «Тесла» с распахнутой дверцей. «Мерсы» и «бимеры», «Тойоты», «Лексусы», «Хонды», «Форды», «Крайслеры» и «Кадиллаки». Все бензобаки пусты. Капоты открыты и помечены яркими символами. Зачеркнутое «А» означает «аккумулятор снят», зачеркнутое «Б» — «бензин слит».

Облупившийся прогнивший ларек «Халяль-кебаб». В горшках на окнах буйно разрослись цветы, будто киоск украсили к празднику.

Повсюду собачье дерьмо и полчища мух.

На перекрестке Вашингтон-Плейс и Мерсер-стрит кто-то вывел на асфальте аэрозольным баллончиком: «Откровение 2:4». И ниже — «Но имею против тебя то…». Здесь надпись обрывается. У писателя закончились то ли краска, то ли время, то ли желание.

— «Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою»[1], — заканчивает цитату Питер.

Интересно. Кто «имеет против»? Бог? Что за первая любовь?

В конце улицы резко торможу и высовываюсь из окна. Обозреваю Бродвей.

— Водишь хуже моей бабушки! — возмущается Донна.

Я не обращаю на нее внимания. Наше утлое суденышко приближается к опасным порогам.

Бывшие швейные фабрики и жилые дома Бродвея пусты. В разбитых окнах — никакого движения. Отсюда и до самой территории Барабанщиков встречаются только животные да редкие чужаки, которые иногда ненадолго объединяются в маленькие группки. Такие вряд ли полезут с нами в драку.

Нас обходит стороной свора собак, трусит на юг.

— «Одежда, без которой не жить», — читает Донна на козырьке магазина. — Ха-ха, вот уж точно. ЛОЛ.

Ненавижу, когда говорят языком эсэмэсок. Смешно тебе? Так смейся! «Пацталом» от хохота? Вон он стол, залазь и хохочи.

Еще меня утомляет вездесущий юмор висельников. Магазинные витрины, рекламные объявления, артефакты прошлой жизни — все это кажется сейчас дурацким и глупым. Пиар. Вывески. Бутербродная «Лё корзинка». Магазин «Витаминчик». Косметическая лавка «Телесница». Так и хочется заорать: «Вы что, завтра ведь конец света!»

Едем по тротуарам Бродвея и развлекаемся чтением вывесок.

— «Американские наряды», — начинает Донна.

— «Жажда платья», — подхватывает Питер.

— «Макдоналдс», — продолжает Донна.

— «Обувной сундучок», — не отстает Умник.

Неужели вся эта ерунда когда-то имела для нас значение? Трогала сердца? Теперь старые названия звучат будто слова заклинания. Будто мы взываем к душам усопших предков. Магазины — точно бесчисленные святыни забытых божков, до сих пор требующие дани. Словно тысяча имен мертвого бога.

— Меню номер четыре, пожалуйста, с «колой», — вырывается у меня.

— Я принесу, — отзывается Питер. Потом добавляет: — До апокалипсиса я был вегетарианцем. Сейчас не до жиру. Теперь я всеядный. Ем все.

— А все ест нас, — говорит Донна.

Черепашьим темпом едем дальше на север.

— А вы видели, что за нами крадется Пифия? — спрашивает вдруг Питер.

Я уже заметил сзади невысокую фигурку, порхающую от укрытия к укрытию.

— Ее хотят съесть собаки, — сообщает Питер.

Свора трусит за фигуркой по пятам, втягивает носами воздух и предвкушает добычу.

Останавливаю «Чикиту», выскакиваю на улицу и оглядываю здания вокруг — нет ли стрелков.

Невысокая тень кидается за такси.

— Она вроде как ниндзя, да? — не унимается Питер.

— Ниндзя — японцы, — поясняю я. — А она китаянка. Считает себя носителем традиций Шаолиня.

Пифия получила свое имя довольно забавно. Ее отец преподавал в моей школе кунг-фу и тай-чи. Я упоминал, что в Учебном центре царила идеология хиппи? Так вот, Пифия решила, будто должна унаследовать отцовский титул — хоть росту в ней от силы полтора метра и худая она, как гончая, — и попросила называть ее «Сифу», что в переводе с мандаринского наречия означает «учитель, наставник». Кто-то из ребят воскликнул:

— Как? Сифия? А, пифия! Ура, у нас появилась своя прорицательница, прям как в «Матрице»!

С тех пор имя к ней так и приклеилось.

— Выходи! Яви себя миру! — кричит Питер. — Я вот о своей ориентации, например, всему миру раструбил, — тихонько добавляет он.

Пифия удивленно вскидывает голову — мол, неужели меня заметили?

Я машу ей, чтобы подошла.

— Слушай, — начинаю. — Спасибо за то, что хочешь помочь. Но очень уж ты… как бы это сказать… маленькая.

— Ты меня плохо знаешь, — с непроницаемым лицом заявляет она.

— С удовольствием узнаю тебя получше. Когда вернусь. А пока давай отвезем тебя домой.

— Нет, — не соглашается Пифия. — Я могу пригодиться.

Так, к голосу разума эта пигалица глуха. Обратимся к силе. Я кладу руку Пифии на плечо. Теперь из-за нее придется возвращаться, вот досада!

Неожиданно мое запястье оказывается у Пифии в руках, она заламывает мне пальцы, и тело пронзает дикая, невыносимая боль. Я спотыкаюсь, девчонка лупит меня по ногам, те подкашиваются, и в довершение я получаю удар по горлу игрушечными маленькими пальчиками, сейчас напоминающими когтистую птичью лапу.

Дыхание возвращается ко мне небыстро.

— Черт, сестренка… — бормочет Питер.

— Я могу пригодиться, — повторяет Пифия.

Донна поднимает меня с асфальта. С трудом сдерживает смех.