Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса

Смирнов обвинял нестратфордианцев (он называл их антишекспиристами) в том, что они исходят из «упрощённых позиций старого биографического метода истории литературы», то есть немарксистского, внеклассового, и потому их версии методологически порочны и антинаучны. Далее Смирнов утверждал, что «сама фактическая база антишекспировских версий слаба, так как обличает недостаточное знакомство их авторов с литературными условиями эпохи… В отношении рукописей и скудной биографии судьба Шекспира ничем не отличается от судьбы подавляющего большинства драматургов той эпохи, когда драмы, написанные для сцены, считались жанром весьма низкопробным». Утверждения Смирнова неверны, ибо от каждого драматурга и поэта той эпохи дошли или рукописи, или письма, дневниковые записи о них их современников, свидетельствующие, что они действительно были писателями. Биография Уильяма Шакспера — отнюдь не скудная: по количеству фактов она превосходит большинство биографий его современников. Вот только о том, что этот человек, от которого не осталось ни клочка бумаги, написанного его рукой, никакого подтверждения, что он владел хотя бы элементарной грамотой: что этот человек (не Шекспир, а Шакспер!) был или даже мог быть писателем, поэтом, драматургом — таких фактов нет. Зато фактов, противоречащих такому допущению, множество.

Смирнов утверждал (оставляя позади даже самых консервативных британских шекспироведов), что малограмотность актёра (Шакспера) ничем не доказывается, а универсальность знаний автора (Шекспира) якобы чрезвычайно преувеличивается. «Вся его учёность… покрывается десятком популярных «энциклопедических» книжек полуобразовательного, полуразвлекательного характера, весьма распространённых в ту эпоху». И такое писалось, когда уже давно были опубликованы и общеизвестны результаты многочисленных исследований, показавших высочайшую эрудицию Шекспира, использование им множества самых серьёзных, авторитетных источников на различных языках…

Но кроме аргументов фактического порядка, которые всё-таки могли быть предметом дискуссии, Смирнов жёстко формулирует в этой статье тезис об «идеологической враждебности» всех нестратфордианских гипотез: «Подводя итоги всем этим «теориям», мы должны решительно подчеркнуть то, что делает их не только неприемлемыми для нас, но и идеологически враждебными». Здесь указываются два пункта. Первое — «построение на базе антинаучного психолого-биографического метода в манере Брандеса, стремившегося объяснять всё содержание творчества писателя (вплоть до отдельных его образов) узколичными обстоятельствами его жизни, интимными его переживаниями и впечатлениями… Вторая черта — господствующая в антишекспировской литературе аристократическая тенденция (не случайно все серьёзные кандидаты в Шекспиры — титулованные лица)».

И Смирнов заключает: «Думаем, что этих двух моментов достаточно, чтобы признать проникновение «рэтлендской гипотезы» в нашу учебную литературу досадным недоразумением. Вообще же, весь этот долгий и запутанный спор по поводу шекспировского авторства представляет лишь анекдотический интерес и не имеет ничего общего с научным изучением творчества Шекспира. Нам важно не имя автора и не бытовая личность его, а классовый субъект тех 34 пьес, которые — надо полагать, с достаточным основанием, — современники и потомство приписывали Вильяму Шекспиру»^{60}.

В дальнейшем аргументы, приведённые Смирновым в 1932 году, стали рассматриваться как «руководящие», переходили с незначительными изменениями в статьи и диссертации шекспироведов следующих поколений. Сегодня, однако, мы можем отметить, что «фактическая база» этой аргументации весьма и весьма слабая, а существо проблемы, причины её возникновения подменяются обвинениями в адрес некоего одиозного «психолого-биографического метода в манере Брандеса»; кстати, сам Георг Брандес никогда никаких сомнений в истинности стратфордианской традиции не высказывал. Впрочем, поскольку Смирнова не интересовали ни имя автора, ни его «бытовая личность», а только «классовый субъект», вся напряжённая многолетняя дискуссия вокруг «шекспировского вопроса» имела в его глазах лишь анекдотический характер.

Что же касается вердикта об идеологической неприемлемости «для нас» всех нестратфордианских сомнений и гипотез, то в специфических условиях 30-х годов такое предупреждение звучало достаточно зловеще, и его поняли.