Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса

Нет! Не кто иной, как сам Бен Джонсон, не раз бывавший в её доме, сказал через семь лет после её смерти: «Графиня Рэтленд нисколько не уступала своему отцу сэру Филипу Сидни в искусстве поэзии»^{22}. Это чрезвычайно важное свидетельство — такая похвала была тогда для поэта высочайшей из возможных; значит, Бен Джонсон не только знал о её поэтическом даре, но и ценил его самой высокой мерой времени. Его оценка не могла быть вызвана желанием польстить, заискиванием. Джонсон говорил это, будучи в гостях у провинциального поэта Драммонда, не зная, что всё услышанное от разговорившегося столичного гостя любознательный хозяин потом старательно заносит на бумагу. Сама Елизавета и её супруг давно уже были в могиле, и Джонсону не было никакой необходимости говорить неправду, тем более выдумывать детали такого рода. К тому же, сказанное Драммонду находит подтверждение в обоих поэтических посланиях Джонсона к Елизавете Сидни-Рэтленд, впервые опубликованных им в его Фолио 1616 года, то есть через четыре года после её смерти. В 79-й эпиграмме Джонсон восклицает, что Филип Сидни, будь он жив, мог бы увидеть своё искусство возрождённым и превзойдённым его дочерью! Джонсоноведы нашего времени с удивлением обращают внимание на ни с чем не сравнимый пиетет, с которым Бен говорит здесь о её поэтическом даре, — ведь ни одной поэтической строки, подписанной именем дочери Филипа Сидни, до нас не дошло.

Второе стихотворное послание к ней, написанное и отосланное адресату ещё в 1600 году, но опубликованное тоже лишь в Фолио 1616 года, Джонсон поместил там в небольшом (всего 15 стихотворений) разделе «Лес», являющемся, как он сам считал, важнейшей частью его поэтического наследия. Большинство этих стихотворений связано в той или иной степени с семейством Сидни. И вот именно в этот «сидниевский» раздел Джонсон включает два своих стихотворения из загадочного честеровского сборника — «Прелюдию» (несколько изменённую и без названия) и «Эпос» (переименованный в «Эподу»[37]), посвящённые Голубю и Феникс! А теперь очень существенное, но никем ещё адекватно не оценённое обстоятельство: «Прелюдия» получает номер X, «Эпода» — номер XI, а сразу же за ними, под номером XII, Джонсон ставит своё раннее «Послание к Елизавете, графине Рэтленд». Уже говорилось, что Джонсон сам подбирал и тщательно группировал произведения для этого — такого важного для него — издания, и расположение его стихотворений обнаруживает бесспорную функциональность, заданность. Поэтому появление «Послания к Елизавете» в такой тесной связке с обращениями к таинственным честеровским Голубю и Феникс является ещё одним доказательством правильности нашей идентификации их прототипов, тем более что оно прослеживается и в более раннем рукописном списке. Случайность здесь исключена — для Джонсона эти три его стихотворения всегда были связаны неразрывно.

В «Послании к Елизавете, графине Рэтленд» Джонсон опять говорит о том, что Елизавета унаследовала от своего отца, «богоподобного Сидни», его любовь к музам, его искусство. Но это «Послание» интригует джонсоноведов ещё и тем, что оно является единственным из полутора сотен напечатанных в Фолио 1616 года стихотворений, текст которого Джонсон неожиданно обрывает на полуфразе. Фраза обрывается, как только от отца Елизаветы он переходит к её «храброму другу, тоже возлюбившему искусство поэзии», то есть к её мужу. В тексте Фолио Джонсон сделал странную пометку: «окончание утеряно». Пометка даже более чем странная, ибо поэт сам редактировал это издание и безусловно мог восстановить или заменить «утраченное» окончание. Но он этого демонстративно не сделал. Полный текст стихотворения был найден уже в XX веке, в рукописном списке; он включал и якобы «утерянное» окончание — всего семь строк, содержащих упоминание о какой-то «зловещей клятве» и о благодарности Рэтленду. О причине столь демонстративной купюры сегодняшние джонсоновские комментаторы высказывают различные предположения (купюра не имеет аналогов в прижизненных изданиях Джонсона), например делаются ссылки на то, что граф Рэтленд был импотентом, не мог исполнять супружеские обязанности, хотя совсем не ясно, какое значение это гипотетическое обстоятельство могло иметь через четыре года после смерти обоих супругов. Ясно другое: говорить открыто о Рэтленде даже после его смерти (так же, как назвать подлинные имена Голубя и Феникс) было почему-то нельзя, и Джонсон нашёл способ привлечь к этому внимание современников и потомков.

В третьем послании, адресованном «Глубокочтимой — графине —» (50-е стихотворение цикла «Подлесок», опубликованного уже после смерти Джонсона), которое, как по ряду признаков определили авторитетные джонсоноведы, тоже обращено к Елизавете Рэтленд, её имя и титул заменены прочерками. Здесь поэт говорит о её положении «вдовствующей жены», о книгах, заменяющих ей отсутствующих друзей, и, так же как в описывающей Феникс «Оде восторженной», о других её высоких достоинствах, надёжно скрытых от непосвящённых.