Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса

Отношения супругов Рэтленд не всегда были безоблачными; примерно в 1605—1610 годах между ними возникает определённая отчуждённость, большей частью они живут раздельно. Друзья и родные Елизаветы, в первую очередь её тётка, блистательная Мэри Сидни-Пембрук, обеспокоены её двусмысленным положением «вдовствующей жены», боятся, что дочь Филипа Сидни останется без потомства и род Фениксов пресечётся; наконец, они пытаются не только примирить Рэтлендов, но и убедить их превратить свой брак в нормальный. Вспомним, как честеровская Госпожа Природа (маска для Мэри Сидни-Пембрук) просит Юпитера вмешаться и как она потом отправляется к больному Голубю, чтобы, говоря не очень куртуазными, но зато вполне определёнными словами Честера, «привести его в постель этой Феникс». Таким образом, очень многое в обстоятельствах приезда Феникс и Госпожи Природы к Голубю — его болезненное состояние, бальзам для больной головы и ног, его просьба к Феникс простить причинённые ей ранее обиды — показывает, что Честер начал писать свою поэму именно в этот период (около 1605 г.) их сложных и, вероятно, мучительных для обоих отношений, когда их друзья и родные надеялись на чудо и старались его приблизить.

Но чуда не произошло, Рэтленд угасал, и через несколько лет он и его платоническая супруга почти одновременно уходят из жизни. Честер с помощью Блаунта и его высоких покровителей тайно печатает свою книгу, дополнив её рассказом о трагическом исходе и стихотворениями нескольких других поэтов, оплакивающих Голубя и Феникс. Этим стихотворениям, включающим и потрясающий реквием с именем Шекспира, в книге предшествовал специальный второй титульный лист. Честеровский сборник обрёл свой окончательный вид.

Смерть графа Рэтленда и, что ещё более поразительно, последовавшая сразу за ней жертвенная смерть его жены, дочери Филипа Сидни, прославленного Феникса елизаветинцев, не была, вопреки обычаю, открыто оплакана их друзьями-поэтами и вообще никем в тогдашней Англии, и это не может не вызывать крайнего удивления. Поэты молчали, хотя их не могли не потрясти и эта мученическая смерть их кумира, их Музы, и эти таинственные похороны их покровителей[40].

Всё это неоспоримо свидетельствует о том, что атмосфера секретности, глубокой тайны, неотделимая от честеровских Голубя и Феникс, окружала и их бельвуарских прототипов, и друзья, в первую очередь поэтические, служители Аполлона, относились к этой тайне с уважением, подчинялись ей и после того, как их не стало. Но несколько наиболее близких к бельвуарской чете поэтов всё-таки решили нарушить табу и почтили их память в честеровском сборнике, замаскированном хитроумной аллегорией так, что его смысл мог быть понятен только немногим. Загадка честеровского сборника — это загадка бельвуарской четы, Рэтлендов, тесно переплетённая с загадкой Шекспира. И решение её — после долгого и трудного пути — высвечивает из мрака столетий укрывавшихся там удивительных людей, возможно, самых удивительных из всех, прошедших по земле.

Однокашник Гамлета

Незадолго до Первой мировой войны бельгийский историк Селестен Демблон обнаружил в списке иностранных студентов Падуанского университета, где учился и Рэтленд, имена двух студентов из Дании — Розенкранца и Гильденстерна.

Розенкранц и Гильденстерн! Каждый, кто знает и любит «Гамлета», по-особому помнит эти имена. Многие писавшие о трагедии Шекспира специально останавливались на образе этой неразлучной пары ложных друзей принца Датского. Личности вполне заурядные, услужливые, бездумные исполнители монаршей воли, они всегда появляются вместе, их трудно представить порознь, трудно — нет, невозможно — даже отличить друг от друга. Но удивительно, что при всей своей незначительности, безликости, отсутствии индивидуальных характеристик они всё-таки не теряются среди главных действующих лиц трагедии. Их хорошо видишь и чувствуешь, они цепко застревают в памяти. Ещё Гёте обратил внимание на глубину и тонкость замысла великого драматурга, создавшего эту пару, которая представляет на сцене то, что нельзя было бы изобразить с помощью одного персонажа, ибо они символизируют само общество. А английский шекспировед X. Гренвил-Баркер так лаконично определил их сущность: «Это не просто ничтожество, а ничтожество, расщеплённое надвое».