Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса

Остаётся «Генрих VI», тем более что Грин обыгрывает строку из 3-й части пьесы. В дневнике Хенслоу отмечено, что труппа лорда Стренджа играла «Гари VI» (орфография Хенслоу) с марта до июня 1592 года 14 раз, но что это была за пьеса (и чья) — неизвестно, так же как неизвестно о каких-то связях Шекспира с этой труппой: в сохранившихся списках и переписке актёра Аллена его нет. Возможно, актёры играли пьесу, отпечатанную в 1594 году под названием «Первая часть вражды между славными домами Йорк и Ланкастер…» или её продолжение — пьесу, отпечатанную в 1595 году под названием «Правдивая трагедия о Ричарде, герцоге Йоркском…» По содержанию они соответствуют 2-й и 3-й частям шекспировского «Генриха VI», опубликованного только в 1623 году, но тексты существенно от него отличаются. Вопрос об авторстве двух пьес-предшественниц является предметом долголетних шекспироведческих дискуссий, и мы его ещё коснёмся дальше; но в любом случае для того, чтобы назвать Шекспира в то время «потрясателем английской сцены» (всерьёз или в издёвку — не важно), просто не было никаких оснований.

Ну а что имел в виду Грин, говоря о «вороне, украшенной нашим опереньем»? Ранее Грин уже использовал образ этой птицы, наделённой даром подражания (но не творческим даром); он позаимствовал этот образ у античных писателей (Эзоп, Марциал, Макробиус). Обращаясь к Аллену, Грин писал в своей «Судьбе Франческо»: «Отчего, Росций, ты возгордился подобно Эзоповой вороне, щеголяющей красотой чужих перьев? Ведь сам ты не можешь сказать ни слова…» Многие полагают, что и в своём посмертном сочинении «На грош ума» Грин использовал образ «вороны-выскочки» в этом смысле: какой-то там актёришка (то есть один из «паяцев, раскрашенных в наши цвета») пытается соперничать с «университетскими умами» в сочинении напыщенных белых стихов, лишить их привычного заработка!

Однако у Горация есть образ (несомненно, тоже известный Грину) другой вороны, присвоившей чужую славу, занимаясь плагиаторством, но уличённой в этом низком занятии. У другого елизаветинца — Ричарда Брэтуайта — мы встречаем вороватых ворон, таскающих «отборные цветы чужого остроумия». Начиная с Э. Мэлона, ряд исследователей понимали выпад Грина именно в таком смысле: умиравший драматург обвиняет Шекспира в плагиате. Это толкование подкреплялось мнением, что начинающий драматург (Шекспир) использовал чужие пьесы на исторические сюжеты, лишь слегка подновив их тексты; подлинным автором некоторых украденных текстов мог быть и Роберт Грин. В XIX веке так считали многие, но сегодня шекспироведы о репутации Великого Барда заботятся с несравненно большей щепетильностью, и подобное толкование знаменитого гриновского образа принято считать устарелым.

И наконец, возможно, что Грин хочет сказать: одиозная «ворона» лишь украшена чужими перьями, этот «паяц» на самом деле не является писателем, драматургом, это подставная фигура. На все эти вопросы даются (и обосновываются) различные ответы. По-разному оценивается и возможная степень знакомства Грина с «вороной»; не исключено, что Грин писал об этом человеке понаслышке или этот выпад вообще вставлен в книгу издававшим её Четлом.

Обращает на себя внимание бранный, намеренно оскорбительный, уничижительный тон Грина, когда он касается «вороны». Выражение «Джон-фактотум» обозначает тип фактора, дельца на поручениях, доверенного прислужника (иногда — сводника). Поэтому нельзя согласиться с часто встречающимся переводом этого выражения Грина на русский язык как «мастер на все руки», ибо при таком переводе и толковании затушёвываются одиозный характер занятий человека, которого Грин называет вороной, и презрительно-неприязненное отношение к нему автора.

Этим дело не кончилось. Всего через несколько месяцев, в самом конце 1592 года, Генри Четл напечатал своё произведение «Сон Добросердечного», в предисловии к которому он специально оправдывался от обвинений в том, что это именно он вписал выпады против трёх писателей в книгу Грина. Четл сообщает, что один или два из них сочли сочинение Грина обидным для себя, и, так как покойнику они уже не могли отомстить, «стали злобно поносить в своих писаниях живого автора» (то есть Четла). Четл поясняет, что рукопись была крайне неразборчива и поэтому ему пришлось переписать её, не вставив, однако, при этом ни слова «от себя или от мистера Нэша, как несправедливо утверждают некоторые», а, наоборот, даже вычеркнув несколько слишком сильных выражений. «Всем хорошо известно, что, работая по печатному делу, я всегда препятствовал злобным нападкам на учёных мужей».