К счастью, она не знала, что имечко это, которым то ли сусликов, то ли каких других съедобных грызунов называют туземцы в пампасах, от ее благоверного перца слышали все его бессчетные подружки. И плакал он от умиления – кому в жилетку, а кому прямо в бюст с кружевами – легко и непринужденно. Организм такой, слабый. Хоть и мужской вроде.
Но это было все напускное. Так сказать, коммуникабельности ради и для большего к себе расположения. За всеми этими «бубусами», светлыми слезами о босоногом детстве и прочими «сюси-пусями» стоял жесткий и расчетливый Александр Иванович Корытников, и забыть то, что ему устроили вчерашние подружки, он не мог и не хотел.
Немного оправившись от удара, который едва не выбил у него не то что почву – всю его устроенную, размеренную жизнь из-под ног, Шурик для начала сделал предупреждающие звонки Ларисе и Саше. Разговаривал с барышнями четко и без лишних эмоций.
На Сашу разговор произвел огромное впечатление. У нее в голове не укладывалось, что этот еще вчера такой покладистый и мягкий человек, способный сопереживать и искренне сочувствовать, умеет говорить четко, отрывисто, резко, а главное – она услышала в его голосе угрозу.
Саша не дослушала его. Бросила трубку. Потом расплакалась и до вечера ходила с красным носом. Потом позвонила Ларисе, пожаловалась ей на «разведчика Корытникова».
– Ну и что, ты намерена ему простить эти деньги? Да даже не деньги... Саша, то, что он сделал, прощать нельзя! Вот я...
– Лариса, он тебе позвонит тоже, я уверена. И ты будешь, как я, раздавлена. Это не человек. Это танк. Я выхожу из игры...
Шурик позвонил Ларисе вечером того же дня. Без лишних слов он начал давить на нее:
– Ты поступила глупо и очень навредила себе. Ты еще пожалеешь обо всем!
– Я не хочу ничего от тебя выслушивать. – Лариса старалась говорить спокойно, но получалось у нее плохо: внутри все вибрировало от волнения. – Все, что я хочу, – это чтобы ты вернул мне мою вещь!
– Какую вещь? – нагло спросил Шурик.
– Не играй! Публики нет, а я не оценю.
– А я и не играю! – В голосе вчерашнего любимого Шурика зазвенел металл. – Я предупреждаю. И очень серьезно. Если ты еще высунешь свой нос, тебе его оторвут!
Лариса не ответила. Ей было обидно и больно, стыдно и страшно. Не хотелось ничего анализировать. Страшно было вспоминать, как еще совсем недавно этот человек, который сейчас угрожает ей, проникновенно говорил про любовь, и дарил надежды, и не выпускал из своей руки ее руку, и...
Все-все, только б не расплакаться, чтоб этот гад не праздновал победу. Лариса дождалась паузы. Голос у Шурика, кстати, изменился. Похоже, он был удивлен тем, что в ответ не услышал никаких слез, ни ответных угроз, смешных и жалких. Он замолчал, и Лариса ответила:
– Верни мою икону, – и первая положила трубку.
Шурик испытал досаду, замешанную на злости. Все-таки надо было признать, что это была хоть и маленькая, но победа. Не его победа, а ее, Лары Потаповой.
Ночью он позвонил ей раз двадцать на домашний номер. Он звонил, слышал ее «алло?» и аккуратно, чтоб Галя в спальне не слышала ни одного лишнего звука, опускал трубку.
Досада, которую Шурик испытал в разговоре с Ларисой, не испугавшейся его угроз, не давала ему спать спокойно. Нет, он знал, что она испугалась. Но то, что она ничем не показала этого испуга, задевало его сильнее, чем найденный в почтовом ящике «боевой листок». И чувство неудовлетворенности буквально выедало душу, словно кислота, которая разъедает даже лист железа.
Через три дня Лариса обнаружила своего верного четырехколесного друга, который ночевал во дворе, весьма грустным: все четыре колеса у жигуля были проколоты.
Леша Куликов внимательно осмотрел машину, попинал по колесам, посвистел, выругался:
– Это кто ж нас так не любит-то, а, Лариса свет Михайловна? Ладно, Лар, не рыдай только: через два дня я возьму выходной день, найду колеса, переставлю, съезжу в шиномонтаж и все исправлю! Не рыдай только! Лар, и серьезно: тебе помощь нужна?
– Пока нет. Леш, я попробую пока сама, ладно?
Этой ночью ее снова истязали телефонными звонками. Когда в три часа прозвенел первый, Лариса сразу догадалась, от кого он, и, сняв трубку, сказала жестко:
– А русские «разведчики», вроде тебя, только с бабами и могут воевать!
В ответ была тишина. Лариса положила трубку. После пятого за ночь звонка она отключила телефон. Но уснуть больше не смогла.
На следующий день она пошла на работу с больной головой, с синими кругами под глазами от недосыпа. Вечером с трудом дотянула до десяти часов и уснула как убитая, отключив предварительно телефон.
... Лариса проснулась глубокой ночью оттого, что ей послышались шаги в квартире.
«Дожила – привидения мерещатся!» – попробовала она пошутить сама с собой. Она перевернулась на другой бок, открыла глаза, и если б не онемела, то заорала б от ужаса: над ней склонился человек. Он был в черном. То ли в длинной куртке, то ли в плаще. Одежда была мокрой. И за окном стучал по подоконнику холодный дождь.
Незнакомец зажал Ларисе рот рукой. От руки пахло табаком, мятной жвачкой, пивом и еще чем-то. Может быть, рыбой?