Читаем Игра Престолов: прочтение смыслов. Историки и психологи исследуют мир Джорджа Мартина полностью

Р.Т.: Вам не кажется, что в этой саге мы наблюдаем постоянное проявление некоего стремления к монотеизму? То есть в чисто сюжетном измерении мы видим, как появляются некие вдохновенные персонажи, пассионарии, которые проповедуют альтернативу вот этому политеизму. Но есть этот импульс, который может быть постоянно заблокирован и, скорее всего, не будет реализован в последней части сериала. Тем не менее, мне кажется, что он там присутствует.

В.Б.: Тут две вещи. Первая - это та, о которой, по-моему, говорила Оксана Куропаткина: в мире «Игры престолов», в мире «Песни льда и пламени» фактически нет теологии. То есть, что, собственно говоря, проповедует Его Воробейшество на уровне идей, на уровне символа веры, остаётся совершенно непонятным. Примерно ясно, что он проповедует в смысле действий. Такое ощущение, что просто людям настолько не нравится Ланнистер, что уж пусть лучше будет Его Воробейшество. И второе - если касаться вопроса о том, чему служит Варне, то, возможно, более-менее точным определением будет то, что Варне служит Порядку. А Порядок в таком мире, какой описан у Мартина, воплощается в том, что политическая власть находится в руках, так сказать, героев - в руках людей, выдающихся настолько, что о них Мартин даже книгу написал. Потому что только это единственный случай, когда в книгу прорывается, условно говоря, народ: народные массы из статистов, которые убивают и умирают по велению и по воле персонажей, обретают худо-бедно какую-то субъектность, чего-то хотят и к чему-то стремятся. И получается, что в этом случае Его Воробейшество отвратителен настолько, что на его фоне даже Серсею Ланнистер начинают жалеть. Получается, ловушка притворства действует как объективная, не как субъективная только. То, что было бы, если бы это был роман про исторического Савонаролу, где бы изображалось, как он создаёт некоторую ловушку своего благочестия, и мы бы в конце концов радовались в тот момент, в который мы можем разоблачать эту иллюзию. Это напоминает такую вот гоббсовскую или макиавеллианскую, в чём-то политическую иллюзию. А здесь эта иллюзия, в принципе, материализуется. Это гоббсовская, макиавеллианская метафора. Как раз это я хотел бы обсудить.

Е.В.: Чем похож Его Воробейшество на Вариса? Они правда похожи. А похожи они даже как-то типологически, но они такие как бы на вид положительные.

М.Ш.: Да ладно.

Е.В.: Такие спокойные какие-то на вид. При диалоге других героев с ними они могут создавать иллюзию объективной, какой-то гармоничной респектабельности. Ну, вспомним диалог Его Воробейшества с бабушкой королевы.

А.М.: То есть всеобщая респектабельность - она здесь олицетворяется, материализуется.

Е.В.: И при этом Его Воробейшество, как и Варне, абсолютно искренен. Эти неподдельность, респектабельность, искренность - за ними стоит служение действительно, условно говоря, объективированному, «вне меня» лежащему принципу. То есть: «Я сейчас тебя убью, или посеку, или сожгу, разорю, но ты же понимаешь, что я к тебе при этом никак не отношусь, а это меня побуждает сделать вот то дело, которому я служу». Что касается Его Воробейшества - как это здесь работает? Совершенно правильно было замечено, что здесь нет теологии; вернёмся к тому, что я говорила про сакральное и профанное. Как мы все знаем из христианской этики, про пену на губах ангела...

А.М.: Учитель Церкви, Григорий Померанц.

Е.В.: Тот принцип, который выражен этими словами, он более глубокий. Что он означает? Он означает, что когда человек на себя берёт эту роль, или сам придумывает, не опираясь на ту или иную инстанцию, которая легитимирует его действия, на высшую инстанцию, когда он сам придумывает что-то такое, то есть тот объективный этический принцип, за который сейчас тебя пожгут, - это приводит к некоторому превращению...

М.Ш.: Легенда о Великом Инквизиторе.

Е.В.: Я как раз к ней подводила. Великий Инквизитор действует в этой системе превращённого добра, в силу того, что никакого добра не может быть, поскольку принципа этого сакрального, из которого добро берётся, просто нет в этом мире.

Перейти на страницу:

Все книги серии История и наука Рунета

Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи
Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

XVIII век – самый загадочный и увлекательный период в истории России. Он раскрывает перед нами любопытнейшие и часто неожиданные страницы той славной эпохи, когда стираются грани между спектаклем и самой жизнью, когда все превращается в большой костюмированный бал с его интригами и дворцовыми тайнами. Прослеживаются судьбы целой плеяды героев былых времен, с именами громкими и совершенно забытыми ныне. При этом даже знакомые персонажи – Петр I, Франц Лефорт, Александр Меншиков, Екатерина I, Анна Иоанновна, Елизавета Петровна, Екатерина II, Иван Шувалов, Павел I – показаны как дерзкие законодатели новой моды и новой формы поведения. Петр Великий пытался ввести европейский образ жизни на русской земле. Но приживался он трудно: все выглядело подчас смешно и нелепо. Курьезные свадебные кортежи, которые везли молодую пару на верную смерть в ледяной дом, празднества, обставленные на шутовской манер, – все это отдавало варварством и жестокостью. Почему так происходило, читайте в книге историка и культуролога Льва Бердникова.

Лев Иосифович Бердников

Культурология
Апокалипсис Средневековья. Иероним Босх, Иван Грозный, Конец Света
Апокалипсис Средневековья. Иероним Босх, Иван Грозный, Конец Света

Эта книга рассказывает о важнейшей, особенно в средневековую эпоху, категории – о Конце света, об ожидании Конца света. Главный герой этой книги, как и основной её образ, – Апокалипсис. Однако что такое Апокалипсис? Как он возник? Каковы его истоки? Почему образ тотального краха стал столь вездесущ и даже привлекателен? Что общего между Откровением Иоанна Богослова, картинами Иеронима Босха и зловещей деятельностью Ивана Грозного? Обращение к трём персонажам, остающимся знаковыми и ныне, позволяет увидеть эволюцию средневековой идеи фикс, одержимости представлением о Конце света. Читатель узнает о том, как Апокалипсис проявлял себя в изобразительном искусстве, архитектуре и непосредственном политическом действе.

Валерия Александровна Косякова , Валерия Косякова

Культурология / Прочее / Изобразительное искусство, фотография

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология