Игра реальностей. Джон

– Ты нашел, кого спросить! Я еще ни разу не пыталась отвратить от себя девушку.

– Эх, нет в твоей жизни ценного опыта.

– И…

«И не надо», – хотела ответить я, но в этот момент Эльконто вдруг поднялся, перегнулся через стол, наклонился ко мне и высунул наружу язык так далеко, как если бы хотел облизать меня с расстояния в метр – хамелеон чертов! Принялся болтать им, совершая «возбуждательные» движения, вращать, чмокать, хлюпать…

– Фу! Фу-фу-фу! Гадость-то какая! – заорала я, пытаясь отодвинуться.

– Что, работает? – он загоготал. – Я тебя от себя отвратил?

– Да ни в жизнь за одним столом теперь с тобой обедать не сяду! Фу! Вообще на лицо твое смотреть больше не смогу – монстр языкастый!

В эту секунду к нашему столику приблизились знакомые уже дамы и по очереди положили возле пустой пиалы из-под крема свернутые вдвое записки – номер телефона один, номер телефона два.

Когда они, виляя бедрами, удалились, я посмотрела на Дэйна и с наигранным презрением сообщила:

– Не сработал твой бесценный опыт. Зато у меня теперь всякий аппетит пропал.

И, чтобы отомстить другу, я тоже хитро прищурилась, а после… наклонилась к нему с высунутым языком и принялась работать им в стиле «зомби» в поисках «свежего мозга».

– Ди, фу! Ди… прекрати! Я же либидо лет на десять потеряю… Фу-у-у!..

– Ахаха! Ну, как – оставить тебе и мой номерок, чтобы, если вдруг приспичит…

– Чур, меня, чур! Мне на сегодня уже хватило. Пойду-ка я к Ани, пока окончательно импотентом не стал.

– Вот и сразу бы так – Казанова, тоже мне.

И я с наслаждением и вернувшимся аппетитом откусила хрустящий эклер – настроение вновь покорило мой внутренний Эверест.

* * *

Для одного творчество – это собирать на нотном стане узор из нот, проигрывать их на клавиатуре, наслаждаться звучанием. Для другого – сочинять стихи, вкладывать в них эмоциональные порывы, зачитывать аудитории вслух и заставлять трепетать сердца. Для третьего творчество – это кулинария: всыпать муку во взбитые яйца, перемешивать и пробовать со шпатулы густой ванильный крем, выводить на поверхности торта диковинные завитушки – к этой категории принадлежала моя Клэр. И, как истинный художник, который не допускает чужого человека мазюкать на своем холсте детской кисточкой и неправильной краской, она редко допускала меня до процесса готовки.

Но иногда, как сегодня, когда ей непременно требовалось поговорить, это случалось. И темой (кто бы удивился?) стал Антонио.

Громоздились на столе присыпанные мукой, сахаром и пудрой мерные стаканы, отчего наша кухня отдаленно походила на фабрику героина; взвизгивал и умолкал кухонный комбайн, блестели пузатые бока стальных мисок. Пахло сладким печеным тестом.

– Знаешь, у меня, наверное, такой странный характер – не могу пока решиться с ним съехаться. Вот не знаю, почему. Казалось бы, встречаемся уже давно, любим друг друга, но я все еще боюсь потерять романтику – она очень важна для меня, знаешь? Когда мы созваниваемся по утрам, шлем друг другу смс-ки, приглашаем друг друга на прогулки – в этом есть что-то… особенное. А если съедемся, то будем засыпать и просыпаться вместе, ходить в одну и ту же ванную, запинаться о грязное белье…

Обмакивая в апельсиновый ликер крохотные печеньица, которым предстояло украсить очередной изысканный десерт, я усмехнулась.

– Ну, в том, чтобы засыпать и просыпаться вместе, тоже есть романтика. И в совместной чистке зубов, если на то пошло, – просто она другая. Более близкая, интимная.

Про грязное белье я не стала упоминать намеренно, но обтянутая белым передником Клэр тему не забыла.

– Ну, ты же о белье Дрейка не спотыкаешься?

– Как-то не случалось.

Я не обманывала ее. Грязного белья Дрейка в нашем доме никогда не водилось и не валялось, и я не знала, что явилось тому причиной – он стирал его сам? Куда-то носил? В силу нечеловеческой физиологии вообще не пачкал – как и во многих других случаях, отключил эту функцию? В общем, эта тема была для меня далека, и, может, поэтому (от этой мысли становилось смешно) в нашем доме романтика все никак не пропадала?

– Клэр, да все не так плохо. У всякой любви есть стадии: сначала поверхностная – с охами, мечтами и вздохами, – потом глубже, у кого-то переходящая в телесную, потом еще глубже – душевная, – когда понимаешь, что человек рядом с тобой тоже живой – с достоинствами и недостатками. А затем самая глубокая, когда учишься любить его именно таким, какой он есть. Ну и кто-то достигает нирваны – полного принятия своей второй половины.

– А я трусиха, да? Не могу перейти с первой на вторую?

– Все ты можешь, просто растягиваешь удовольствие.

Подруга взглянула на меня встревоженно и одновременно с облегчением – убедилась, что я говорю серьезно и незаметно успокоилась.

– К тому же ты уже перешла с первой на вторую и даже дальше – ты принимаешь Антонио с достоинствами и недостатками. А остальное придет.

– А вдруг ему надоест, что я такая нерешительная?