Игра с Годуновым

– Любопытно, о чем договорятся киргиз-кайсаки с господином Годуновым. Он хитер, да и они не простодушны. Может статься, они все же у него что-то выторгуют. Но не союз против калмыцкой орды, не оружие и не воеводу. Мастер Кит, ты завтра возьмешь Стэнли с Диком, пойдешь на Торг, к тестю Дика, узнаешь, кто из татарских купцов поставляет припасы на Крымский двор. Нам нужен такой человек, которого бы туда пускали как близкого по крови, который бы уже поладил с киргиз-кайсаками. Дик и Стэнли – славные молодцы, но решать, кто из купцов нам более подходит, будешь ты. Значит, пойдешь с ними.

– Если верить старухе, мало кого из купцов допустят на Крымский двор, – возразил мастер Кит. – Милорд Годунов будет опасаться, как бы через купцов не наладилась переписка между воеводой и послом. Воевода уж точно попытается что-то сделать…

– Тебе нужно понять, кто из купцов все же имеет доступ к киргиз-кайсацкому послу. А также нужно найти нашего Сулеймана. Не удивлюсь, если он встретит в посольстве давних знакомцев.

– Да, этот проник бы и в гарем персидского шаха.

Сулейман был старый татарин, много где побродивший, прежде чем осесть в Замоскворечье, в Толмачевской слободе. Когда у Меррика возникала необходимость в толмаче при переговорах с татарами или ногайцами, что бывали в Москве наездами и русскую речь знали плохо, он всегда посылал за Сулейманом. Тот, скорее всего, знал и киргизское наречие, и киргиз-кайсацкое. Во всяком случае, он как-то рассказал, что несколько лет прожил в тех краях. Но он и о совершении хаджа в город Мекку тоже рассказывал…

Приказание доставить Сулеймана относилось не к мастеру Киту. Он в Толмачевской слободе никогда не бывал. А вот Дик и Стэнли бывали, даже могли кое-как объясниться со старыми татарами, на три четверти по-русски и на четверть по-татарски. Им и следовало тайно привести Сулеймана.

– Завтра начинаем осаду Крымского двора по всем правилам фортификации, – пошутил Меррик. – Когда узнаем побольше, составим диспозицию…

Мастер Кит, словно не слыша, взял со стула лютню, сел и тихонько забренчал. Ему не хотелось слоняться в мороз по московскому Торгу, который простирался от Покровского храма, что на Рву, до Земского двора, а это чуть ли не полверсты. Вот если бы посольство прибыло летом!

Если все же кто-то из купчишек по особой милости Годунова будет допущен на Крымский двор – как догадаться, подойдет ли он для задуманного дела, и как понять, во что он ценит свои опасные услуги? Хотя русский язык мастер Кит за время сиденья в Москве освоил, но еще не настолько, чтобы понимать все словесные выкрутасы. Дик – тот здесь родился, Стэнли привезли ребенком, они говорили так же, как природные московиты, Арчи – тот умел изъясняться и на северный лад, как говорят за Вологдой, в городе с диким названием, куда приходили и бросали якорь английские суда. И что в самом начале этой интриги может сделать человек, чьи таланты лазутчика хвалил сам сэр Фрэнсис Уолсингем, мастер Кит пока не понимал. Выбрать из тех, кто с соизволения Годунова уже торгует с Крымским двором, подходящего купца? Да они же для человека постороннего все одинаковы: все в глаза тебе льстят, а потом стараются обмануть на деньгу или подсунуть гнилой товар. Тут не то что от Дика – от старухи, годуновской служанки, было бы больше проку.

Меррик молча смотрел на мастера Кита. Он знал, что поэты большей частью безумны, и знал, что сейчас произойдет: мастер Кит примется петь. Песней он покажет Меррику, насколько тот ниже поэта во всех отношениях, допоет до конца, гордо положит лютню и уйдет – чтобы завтра без особой охоты, но честно исполнять поручение. Так приучил его покойный Уолсингем. Мастер Кит причудлив и своенравен, как светская красавица-вдова, имеющая право выбирать любовников по зову непутевого сердца. Но мастер Кит понимает, что верхушку «Московской компании» сердить опасно, – могут, забыв о былых заслугах капитана Марло, отправить поэта назад в старую добрую Англию, где его ждут не прекрасные зеленые луга и поля, а тюремная камера.

Побренчав и подкрутив колки, поэт запел. Голос у него был приятный, да и песенка сладостная.

– Приди, любимая моя! С тобой вкушу блаженство я. Открыты нам полей простор, леса, долины, кручи гор, – с преувеличенной томностью исполнял Кит свое сочинение.

Чтобы прекратить музицирование, Меррик вышел из Казенной палаты. Кит выругался и положил лютню на стол. Завтра предстояло полдня слоняться по Москве. А для этого – одеться потеплее. Хотя долгополая московская шуба хорошо грела спину и грудь, но штаны поверх исподних требовались плотные.

В московской зиме он видел одно благо – улицы под слоем снега ему казались чистыми. Конечно же, летом они были не менее грязны, чем лондонские улицы, но зима, но белизна…