Игра с тенью

— Простите, если я покажусь старомодной, мисс Халкомб, но мне кажется, что биограф должен придерживаться безусловных фактов, а также воспоминаний людей, хорошо знавших того, о ком он пишет. — Миссис Сомервилль говорила сдержанно, но два красных пятна на щеках вьщали ее раздражение. — Вы же, по-моему, не придерживаетесь ни того, ни другого правила, а занимаетесь беспочвенными домыслами.

Я намеревалась защитить себя, но тут вошли мужчины.

Не могу точно сказать, что произошло далее и в какой последовательности; поскольку именно с этого момента (или мне так сейчас кажется) будничный мир внезапно сменился кошмаром, движимым путаной логикой сновидения. Я помню мистера Кингсетта — очень пьяного, спотыкающегося о коврик у камина; помню леди Истлейк, появившуюся из будуара со словами:

— Надеюсь, джентльмены, вы будете развлекать нас, ибо нам стало как-то невесело.

Помню миссис Кингсетт, маячившую за ее спиной, будто призрак.

А потом — все мы сидим, и один из мужчин рассказывает о новом американском медиуме по имени мистер Маст, который потрясающе популярен у модных леди Лондона, «потому что не стучит и не вертит столы, подобно другим, а говорит голосами умерших». Леди Истлейк смеется:

— Люди слишком легковерны.

Но сэр Чарльз упоминает о миссис Такой-то, клянущейся, что с ней говорил ее умерший сын.

— Чем плохо, — говорит сэр Чарльз, — если это приносит ей успокоение?

Леди Истлейк фыркает.

Мистер Кингсетт бросает взгляд на жену и говорит:

— Мы ведь можем постоянно пользоваться услугами мистера Маста, дорогая, разве нет? Чтобы общаться с твоей матерью. Если ты услышишь, как она меня ругает, твое настроение поднимется.

Потом — замешательство: короткие возмущенные вздохи; плач миссис Кингсетт; мистер Кингсетт сообщает, что жена нездорова и должна ехать домой; Уолтер и я хором предлагаем отправиться с ними (мысль о том, что они окажутся наедине, запертыми в кэбе, невыносима); мистер Кингсетт заявляет, что это совершенно излишне; леди Истлейк благодарит нас и настаивает на нашем участии.

Дальше — на улице: мы усаживаем миссис Кингсетт в экипаж Истлейков. А потом ее муж, словно он еще недостаточно меня оскорбил, внезапно обнимает меня за талию и говорит (зачем?): «Пожалуйста, мисс Халкомб, мы и сами прекрасно справимся».

А потом, когда я взяла себя в руки и поставила ногу на ступеньку, происходит то самое: из ниоткуда возникает фигура, и слишком близко от себя я ощущаю темную, теплую массу, окутанную запахом джина и грязной одежды. Сильный рывок у запястья, и моя сумочка исчезает.

Топот шагов убегающего. И еще топот. Уолтер кричит: «Стой, вор!» — бежит следом и скрывается за углом площади.

Я плакала. Меня трясло. Я не могла справиться с собой. Элизабет Истлейк была очень добра; она сидела возле меня, предложила остаться на ночь. Но когда минул час, а Уолтер не вернулся, я поблагодарила ее и отправилась на Бромптон-гроув в надежде найти его там.

Но не нашла.

Я не могла спать. Я сидела за письменным столом и ждала, не послышится ли звук отпираемой двери, — так же, как во время нашей поездки в Сэндикомб-Лодж.

Но царила тишина.

Я старалась не думать о том, что могло случиться, но не могла отогнать от себя образ Уолтера — возможно, раненого, убитого, покалеченного в каком-то ужасном происшествии. И это, без сомнения, стало следствием моих действий.

Если бы я была осмотрительнее. Осторожнее. И не знакомила его с Элизабет Истлейк.

Занявшись дневником, я, наверное, отвлеклась бы, но не могла заставить себя взяться за него.

Я молилась: «Возврати мне его, я буду хорошей. Верни мне обычную жизнь, и я приму ее с радостью; никогда больше не посетую на нудную работу, бремя обязанностей, боль разочарований».

Незадолго до рассвета я вздремнула. Меня разбудил звук, донесшийся из сада. Выглянув в окно, я увидела свет в окне мастерской Уолтера.

Даже не подумав о том, что веду себя как налетчик, я сбежала по лестнице, выскочила на улицу и распахнула дверь.

Уолтер стоял перед большим холстом, покрытым черно-красными мазками. Он был небрит, с синяками на щеках и всклокоченными волосами, с налитыми кровью и неестественно блестящими глазами. Мгновение он, казвлось, не узнавал меня. Затем произнес спокойно:

— Ты должна спать.

— Как я могла спать! Я понятия не имела, где ты!

Я зарыдала и обняла его. Он отложил палитру и потрепал мои волосы, словно я была ребенком.

— Я принес твой ридикюль, — сказал он. — Он там, на столе.

— Бог с ним! Что случилось с тобой?

— Я заблудился, вот и все, — сообщил он мягко. — Расскажу обо всем позже. А теперь, пожалуйста, пойди и отдохни.

Не могу описать, что я почувствовала. Я вышла из комнаты и направилась к себе.

LII

Из дневника Уолтера Хартрайта

13 декабря 185…

Я переступил грань. Сегодня. 13 декабря. Чуть позже часа ночи.

Мы думаем, что располагаем собой, однако кто-то ведет или тащит нас по дороге судьбы.

Я догонял обычного вора. Я следовал за ним через площадь, по Карбертон-стрит и Портленд-плейс. Какими были мои намерения? Никакими — я просто делал то, что должен был.