Игра с тенью

Я плохо видел, что было вокруг меня, впрочем, если бы и видел, то ничего бы не запомнил. Помню только звучание голосов в собственной голове:

«Как ты можешь этим заниматься?

Она — ребенок, а ты ее домогаешься.

За все приходится платить.

Почему она должна расплачиваться? Она, как и я, охвачена желанием. Притащившись издалека и тут же сбежав, я только собью ее с толку. И какая для нее разница — мужчиной больше, мужчиной меньше?

И какая разница — для меня? Я должен ощущать себя свободным. Разве это не естественно — всего лишь один кусок плоти, соединяющийся с другим?

Или нет?»

Я опасался, что непрестанное самобичевание истощит мои силы и превратит в импотента. Скорее всего, так бы и случилось, если бы девушка заговорила или малейшим жестом напомнила мне: мы — люди, а не обезличенное механическое соединение соответствующих органов.

Однако она была сообразительна и уже поняла, как действовать. Она повернулась ко мне спиной, наклонилась вперед и оперлась о стену, застыв без вздоха или звука. А когда я сделал свое дело, молча довела меня до выхода, ласково вытолкнула на улицу и заперла за мной дверь.

На обратном пути голоса смолкли. Я не ощущал ничего, даже холода. Даже смерть покинула меня.

Но только до поворота на Бромптон-гроув. На мгновение меня охватило почти животное предощущение внезапных перемен. А потом я увидел: перед нашим домом стоит черная карета. С занавешенными, словно на похоронах, окошками. Приземистый кучер в высокой шапке сидел ко мне спиной и был так закутан в одеяла, что казался заледеневшим снеговиком. Лошади плохо различались в темноте, однако в морозном воздухе клубился пар от их дыхания.

Я тут же подумал о Лоре — о детях — о Мэриан. Мое вероломство каким-то образом убило кого-то из них либо повергло в болезнь. Ужасное предположение вынудило меня застыть на месте, и я едва преодолел желание убежать. Но все-таки взял себя в руки. Нельзя поддаваться слабости и суеверию. Если кто-то и вправду умер, то об этом известила бы телеграмма, а не карета, оказавшаяся у дверей в середине ночи.

Я двинулся вперед, стараясь убедить себя: возница просто-напросто остановил лошадей на Бромптон-гроув, и это не имеет ко мне никакого отношения. Я уже почти успокоился, когда при моем приближении дверь кареты резко распахнулась, перегородив путь.

— Мистер Хартрайт?

Прозвучал незнакомый высокий, ломкий мужской голос. Я вгляделся в глубину кареты, но ничего не различил.

— Мистер Хартрайт, зайдите в карету, пожалуйста. Я должен вам что-то сообщить.

— А так сказать вы не можете?

Послышался короткий сухой звук — то ли кашель, то ли смех.

— Я умру от холода. — Он сделал паузу, словно ему не хватило дыхания, и нужно глотнуть воздуха, прежде чем продолжить. — Я не причиню вам зла, клянусь. Да и что я могу сделать, если бы и хотел? Крепыш вроде вас без усилий сплющит меня, как свечку.

Я колебался, но всего мгновение. Если он намеревается меня похитить, то почему не увезет силой, как предыдущие похитители? А если все-таки увезет, не узнаю ли я при этом нечто существенное? Несколько часов неволи — небольшая плата за обретение уверенности.

— Очень хорошо, — сказал я, собравшись с духом.

В мерцающем уличном свете я едва разглядел охапку пледов, тряпья и шарфов, наваленных в углу. Ничто, кроме глаз, на минуту показавшихся в узкой щели между меховой шапкой и поднятым воротником и тут же исчезнувших, не выдавало в моем собеседнике мужчину. А глаза, глубоко посаженные, тонули в темноте и, казалось, пытались спрятаться внутри черепа; и даже мой беглый взгляд успел отметить, что они полны бесконечной усталости.

— Садитесь, пожалуйста, и закройте дверь.

Я повиновался. Теперь нас окружала полная темнота.

— Спасибо.

Моему собеседнику пришлось снова сделать паузу. Пока он выравнивал дыхание, в его груди слышались жалкое посвистывание и хлюпанье.

— Я хотел бы побеседовать с вами, мистер Хартрайт, — продолжил он в конце концов. — Побеседовать о гении. Насколько я знаю, вы описываете жизнь Тернера?

Я не ответил, а ждал, чтобы он обнаружил свои истинные намерения до того, как заговорю я.

— Пожалуйста, мистер Хартрайт, — прохрипел он. — Вы должны мне помочь. Я больной человек. Каждое слово дается с трудом. Я не могу ими бросаться.

— Да, — произнес я.

— Замечательно. Мне довелось видеть его. Видеть кое-что, о чем вы больше ни от кого не узнаете.

— Каким образом? — спросил я. — И кто вы?

— Можете называть меня Симпсоном. Пока этого вполне достаточно.

— На самом деле вас зовут иначе?

— Разве имя, которое я сам себе выбрал, более реально, нежели то, которое дали мне родители?